Здесь можно провести еще одну любопытную параллель.
В «Песне о Судьбе» судьба персонифицирована в образе голодного пса: «Глядит — глаза безумные, и с языка слюна», «Но жаль ее, голодную, — ласкается, дрожит». И, чтобы от нее отвязаться, лирический герой стал «по возможности подкармливать Фортуну, — / Она, когда насытится, всегда подолгу спит». Оба эти состояния — голод и сытость судьбы — уже имели место в черновиках «Смотрин», где судьба была представлена в образе свиньи: «А у меня свинья по огороду / От голода топочет и фырчит», «Доела свои свинские харчи», «Наевшись до отвала, топочит» (АР-3-63)[2550]. А в основной редакции «топочит» сам лирический герой: «Да на ногах моих мозоли прохудились / От топотни по комнате пустой», — типичный для Высоцкого прием, когда действия лирического героя переносятся на его судьбу, и наоборот. Например, в «Песне о Судьбе» герой, накормив и напоив своего пса и дождавшись, когда он уснет, сам становится псом: «Но пса охраняю — / Сам вою, сам лаю, / Когда пожелаю, / О чем захочу».
Кроме того, если в «Смотринах» свинья-судьба «от голода топочет и фырчит», то и пес-судьба в «Песне о Судьбе» ведет себя точно так же: «Но жаль ее, голодную, — ласкается, дрожит <.. > еще ворчит она: / Мол, закуски ни корки..»[2551] [2552] [2553].
Вообще у Высоцкого нередко обыгрывается пословица «Бог не выдаст, свинья не съест» (то есть: «Ничего плохого не случится; всё обойдется; из трудного положения будет найден выход»): «Я не боюсь! Авось, свинья не съест!» («Про любовь в каменном веке», 1969; черновик /2; 472/), «Не выдаст черт, не съест свинья» («Мистерия хиппи», 1973'11), «Но не пустует место свято, / Не выдаст черт, свинья не съест» («Театру “Современник”», 1974; черновик /3; 476/), «Бог не выдаст? Свинья же, быть может, и съест» («Растревожили в логове старое Зло…», 1976), «И если ты, мой бог, меня не выдашь, / Тогда моя свинья меня не съест» («Летела жизнь», 1978; АР-3-188). Заметим — «моя свинья» (читай: моя судьба). А годом ранее «съесть» лирического героя, то есть завладеть им, намеревались Кривая с Нелегкой в «Двух судьбах». Все это лишний раз подтверждает гипотезу о том, что в «Смотринах» свинья символизирует судьбу лирического героя, которая, в свою очередь, ведет себя так же, как и его жена в песне «Про любовь в каменном веке»: «А у меня свинья по огороду / От голода топочет и фырчит» (АР-3-63) = «Ведь ты глядишь, едва лишь я усну, / Голодными глазами на меня. <.. > Свинья не съест! Вот ты? С кольцом в носу» (АР-7-9). О тождестве «жена = судьба» уже говорилось выше.
Ну и напоследок — еще несколько цитат: «А у меня свинья по огороду / От голода топочет и фырчит» («Смотрины», 1973; АР-3-63) = «За мною пес — судьба моя, больна и голодна» («Песня о Судьбе», 1976; АР-17-130) = «И коней морил постным голодом» («Погоня», 1974; набросокш) = «Недосыту кормил, но бегут, закусив удила» («Райские яблоки», 1977; АР-3-160).
В первом случае перед нами — голодная свинья, во втором — голодный пес, а в третьем и четвертом — голодные кони. Таково многообразие и в то же время единообразие форм, в которых представлена судьба лирического героя.
***
Вместе с тем для героев Высоцкого характерно не только недовольство своей судьбой, но и прямое противодействие ей: «Не грубейте душой, ставьте палки в колеса судьбе» /5; 436/, «В колесо фортуны палки / Ставим с горем пополам» /4; 159/, «Ставь фортуны колесо / поперек. <.. > Ты судьбу в монахини постриг, / Смейся ей в лицо просто» /2; 291/, «С судьбой пошути!» (АР-9-24), «То ль судьбе он влепит точку, / То ль судьба — в лопатки клин» /3; 45/, «Схвати судьбу за горло, словно посох» /5; 288/, «Отправляемся мы судьбам наперекор, всем советам вразрез» (С5Т-2-341). Этот же мотив встречается в известном монологе Гамлета, которого играл Высоцкий: «Что благородней духом — покоряться / Пращам и стрелам яростной судьбы / Иль, опол-чась на море смут, сразить их / Противоборством?».
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Более того, в «Песне о Судьбе» и в стихотворении «Расскажи, дорогой» (оба -1976) встречается оддиаковос желанно «наппеввть на суудбб»: «Я зарекался столько раз, что на Судьбу я плюну» = «Может быть, дорогой, / Ты скакне за судьбой… <.. > Наплевать на нее — улыбнись!» (в первом случае судьба «хамила, безобразила и обернулась Роком», л во втором — «оглянулась она — / И стара, и страшна»). Впервые же данный мотис сссретиася в стихотворении «Болен я — судьба несправедлива» (конец 1950-х): «Я б фортуне наплевал в глаза, / Коль онл не женщина во плдси»[2554].
Нередко происходит слияние лирического героя со своей судьбой. В таких случаях он становится на место судьбы, то есск исполняет ее функции и одновременно действует «за себя». В той же «Песне о Судьбе», когда герою удается напоить и зк-кормись судьбу, представленную в образе пса, он станосится свободным — «снаяет ваньку», но при этом: «…пса охраняю — сам вою, сам лаю, / Когда пожелаю, о чем захочу» (кстати, в стихотворении 1973 года герой уже предсттвна в обртае пса: «Я перетру серебряный ошейник / И золотую цепь перегрызу, / Перемахну забор, ворвусь в репейник, / Порву бока и выбегу в грозу»; впервые же этот мотив возник в «Доме хрустальном»: «Сам, как пес бы, так и рос в цепи»). А в песне «Грусть моя, тоска моя» судьба будет персонифицирована ктк в образе тоски-пса, так и в образе коня, которым на время становится сам герой: «Впрягся сам я вместо коренного под дугу — / С виду прост, к изнутри ковтрвн». Похожий прием используется в песне «Я из дела ушел» и в «Райских яблоках»: «Конь пкдет подо мной — я уже закусил удила», «Кони просят оссу, но и я закусил удила». Последний образ, но с другим смысловым наполнением (как метафора несвободы), встречтчсся ттоже в «Беге иноходца»: «Рот мой разрывают удила»; в «Плснв солдлтл на члскх»: «То ли — губы мне рсет уздечка!» /4; 393/; к также в «Расстреле горного эха»: «И эхо связнеи, и в рот ему всунули кляп».
Слияние героев с судьбой происходит еще в ряде произведений, где судьба выступает в образе лошадей или автомобиля: «Живет живучий парень Барри, / Не вылезая из седла» («Живучий парень», 1976), «На колесах — наш дом, стол и кров за рулем» («Мы без этих машин — словно птицы без крыл…», 1973).
Если же говорить о мотиве неполадок с судьбой, то он может быть рвнеизован как впрямую: «Судьба моя лихая / Давно нкпврвкос» («Тот, который не ссрваял», 1972), «Может, были с судьбой нелады / И со случаем плохи дела» («Прерванный полчс», 1973), — так и при помощи метафор: «Вот и ко мне пришла бедк — / Стартер заел» («Чужая колея», 1972), «И в судьбе — как в ружье: то затвор заест, / То в плечо отдаст, то — осеака» («Солдат и привидение», 1974).
В только что упомянутой «Чужой колее» имеется еще один квтобиогркфичес-кий образ — «чудак» (через год он встретится в стихотворении «Жил-был один чудак…»): «Но покорежил он края / И шире стнеа колея», — поскольку дальше лирический герой прямо раскрывает подтекст: «Ведь тем, что я ее [колею] сам углубил, / Я у задних надежду убил». Дк и в целом мечтк о широкой колее очень хкрактерна для Высоцкого: «Немногого прошу взамен бессмертия — / Широкий тракт да друга, да коня» («Две просьбы», 1980)[2555].
В пользу квтобиогеафианости образа «чудакк» говорит и его призыв: «А ну, пусти!», — напоминкющий набросок 1969 — 1970 годов: «Слушайте, дкйте пройти! / Что вы толпитесь в проходе?» /2; 596/, - и «Балладу о брошенном корабле» (1970): «Разомкните ряды! Всё же мы — корабли».
Кроме того, про «чудака» сказано: «Он в споре сжег запас до дна[2556] / Тепла души, / И полетели клапана / И вкладыши». - что вызывает в памяти «Сказочную историю» (1973) и «Песню о двух красивых автомобилях» (1968), в которых поэт вывел себя и Марину Влади: «…Вырвались со стоном IИиз сердца по салонам / Покатились клапана…». «Покатились колеса, мосты / И сердца или что у них есть еще там». Во всех этих случаях автомобильная терминология используется в качестве аллегории человеческих отношений и распада судьбы.
