себя в руках. «Счастье не может быть таким коротким! – думала она. – Зачем тогда вообще это счастье надо было? Жестоко!»
Вот уже и Надин подъезд показался.
– Неужели так важен именно Гарвард? – спросила Надя, повернувшись к Паше.
– Да не в Гарварде дело.
– Тогда не дописывай доклад! Не заканчивай, Паш! – Надя пододвинулась ближе к нему и обняла. – Можно и в Москве учиться или еще где-то… Ломоносов ведь учился.
– Не могу бросить доклад, Надь, не получится.
Паша почувствовал, как напряглось ее тело. Она отодвинулась от него и сжала губы. Из глаз исчезло тепло. Она снова превратилась в ту холодную и непроницаемую Надю, какой он знал ее до этой весны.
– Ну как ты не поймешь, – продолжил Паша, – дело не в Гарварде! Это мой шанс доказать родителям, что я тоже чего-то стою. Что не только гениальные идеи стартапов Макса – повод для их гордости. Мы договорились, что, если доклад войдет в тройку лучших, они отстанут от меня. Понимаешь?
– Но, если ты выиграешь, ты поедешь в Гарвард. Поедешь?
Паша молчал и смотрел на Надю.
– Понятно, – Надя расправила плечи, – я уже как-то говорила тебе, что терпеть не могу, когда выбирают не меня. Говорить, наверное, больше не о чем.
Она открыла дверь и скрылась в подъезде. Паша стоял больше десяти минут. Сам не знал, чего ждал. Только слезы в Надиных глазах, которые она всеми силами старалась сдержать, стали ударом под дых. «Что делать?» – Чернышевский знал, а он, Паша, не знал.
Когда он уже развернулся и пошел прочь от дома, дверь позади него запиликала и кто-то подлетел к нему сзади. Тоненькие ручки обвили его, а к спине прижалась голова.
– Я сказала глупость, – пробормотала Надя, он едва мог расслышать, – я так не хочу расставаться, Паш! Все, что я наговорила…
Паша тут же повернулся к ней и обнял за плечи:
– Нет, ты права, наплевать на доклад, – сказал он решительно и от всего сердца, – и на Гарвард наплевать. У меня впереди еще много возможностей что-то кому-то доказать и научных опытов еще много будет!
Надя мотала головой:
– Нет-нет, я понимаю! Пашенька, я все понимаю. Разве это любовь, если я не пойму и упрошу остаться? Хочу, чтобы у тебя все получилось, Паш, очень хочу. Пиши доклад, милый. И Гарвард… Мне так не хочется, Паш, расставаться, так не хочется. Но я, честное слово, желаю тебе счастья, даже если вдали от меня, Паш. Если было бы иначе, тогда ничего хорошего бы в наших чувствах не было. Все грязь. А раз мы оба способны, если нужно, друг друга отпустить, значит, все между нами правильно. Паш, – сказала она, глядя ему в глаза, – дописывай доклад. И выигрывай. Я буду очень горда тобой. И счастлива за тебя. Правда, Паш…
Паша целовал Надины ладони, костяшки ее пальцев, потом обнял ее крепче и прошептал на ухо:
– Помнишь, ты спросила меня давно-давно, еще в начале всей этой истории, верю ли я в знаки, приметы и прочие такие вещи?
Надя кивнула, уткнувшись ему носом в шею.
– Ты знаешь, если бы я верил в хиромантию, – Паша нежно разжал Надины кулачки и провел большим пальцем по ладони, – я сказал бы, что на твоей ладони, вот в этих линиях записан я. В хиромантию не верю, а в нас с тобой верю. Потом что вот тут, – Паша раскрыл уже свою руку ладонью вверх, – записана ты.
Эпилог. Продолжите фразу: «Я хотел бы, чтобы был кто-то, с кем можно разделить…»
– Поздравляю, доченька, – сказала мама, целуя Надю в щеки. – Поздравляю, дорогая!
Папа стоял рядом с улыбкой на лице.
– Давайте отойдем от прохода, – сказала Надя.
Меньше десяти минут назад отгремел последний звонок. Двери концертного зала были распахнуты настежь, в коридоре, где стояли выпускники со своими родителями, без остановки разливалась мелодия «Прекрасного далека», и всюду стояли выпускники со своими родителями.
– Давайте я сделаю фото. – Папа достал телефон.
– Может, лучше на улице? Здесь совсем душно и не протолкнуться. – Надя откинула назад прядь волос.
Конец мая выдался совсем летним. Уже и легкие плащи висели без дела на вешалках в шкафу.
У школы – не протолкнуться. Все фотографировались, смеялись, запускали шарики в небо.
Мама и Надя обнялись. Щелкнул затвор камеры. Потом около Нади встал папа. Снова затвор.
Надя улыбалась, а живот у нее крутило, как перед выходом на сцену во время сольной партии. Только здесь уже не сцена, а жизнь. Настоящая, во всей своей красе и многообразии. «Не могу поверить… целая эпоха… не могу поверить», – думала Надя и старалась держать себя в руках, чтобы ладони ее не тряслись, а в глазах не пылал страх.
Краем глаза Надя разглядела Диму в белой рубашке и темных брюках. Хрупкая, почти прозрачная блондинка – его мама – целовала его в щеки, а папа («боже мой, да когда он успел так постареть?») хлопал по плечу. Взгляды Нади и Димы встретились, он улыбнулся и подмигнул ей. И Наде стало уже не так страшно.
Надя оглядела двор, но Паши не увидела. Они потеряли друг друга из виду сразу после вальса: ушли за разные кулисы. А потом началась такая неразбериха, что Надя потеряла надежду («хм, а Дима прав, действительно интересно каламбурить можно») увидеть его до тех пор, пока все немного не успокоятся и не начнут расходиться по домам.
Каблуки новых Надиных туфель, купленных специально для последнего звонка, стучали по асфальту, пока она обходила школу по периметру и вспоминала, как сидела в первом классе на плече взрослого мальчика из одиннадцатого класса и подавала первый, а для кого-то последний звонок. Она была так горда, что из всех девочек выбрали ее! У родителей в спальне стоит фото в рамочке с того дня: она улыбается полубеззубым ртом, а к хвостикам прикреплены банты размером больше ее головы. Живот снова закрутило: «Немыслимо! Школа закончилась, и та маленькая девочка должна начинать взрослую жизнь. Как одиннадцать лет могли так пролететь?»
Надя вспомнила первую тройку, полученную во втором классе.
