уже наш, и нам он нужен. Если продадим, тебе с него половина золотой достанется. Понял?
Шогол-Ву кивнул ещё раз.
Человек молча сунул ему верёвку, пригнувшись, двинул в сторону и пропал в тенях.
Вскоре за амбаром взвыла рыжуха, нагло и протяжно. Пёс, залаяв, бросился туда. Второй поднял голову.
— Этого не хватало! — с досадой произнёс охранник. — Куда, дурень? Цыть!
Рыжуха зашипела и снова завыла прерывисто, будто насмехаясь. Донеслось рычание пса, он заскулил и умолк.
— Эт-то ещё что? — сказал охранник, поднимаясь.
Он взял фонарь, свистнул второго пса и пошёл за амбар. Рыжуха вновь закричала, теперь как будто дальше.
Шогол-Ву дождался, пока сторож уйдёт, открыл калитку и заспешил к хлеву. Нырнул туда, в душную темноту, и постоял, привыкая. В узкое высокое окно глядел Одноглазый, света было мало, но вскоре запятнанный увидел рогачей.
Их держали в стойле, тесном даже для одного. Рогачи кивали головами. Один что-то жевал. Тут же похрюкивали свиньи.
Шогол-Ву подошёл, разматывая верёвку. Набросил петлю на морду, но рогач тряхнул головой, и петля слетела. Сжав зубы, он попробовал ещё раз, но теперь рогач совсем не дался, отвернулся.
Спина болела, и руки не слушались. Шогол-Ву опёрся на высокую дверку. Нужно было спешить, но десять ударов сердца он просто стоял и дышал.
Решившись, он отвёл задвижку. Потянулся к шее пятнистого рогача, думая взять его на повод первым, и застыл.
У рогачей на двоих было одно тело.
Глава 15. Смерть
Человек вернулся, сгибаясь под тяжестью мешка. Что-то ещё удерживал, прижимая локтем. Запахло вяленым мясом.
Он огляделся и застыл, увидев рогачей. Медленно выпрямился. Мешок упал тяжело и глухо.
— Ты надурила меня! Ты…
Дочь леса вскинула голову. Она стояла, обнимая рогачей за шеи, и смотрела на человека. Рогачи качали головами, и пятнистый всё пытался лизнуть её в щёку.
— Нужно уходить, — сказал Шогол-Ву.
— Нет, ты посмотри только! Сказала, если смогу… Что это за тварь вообще, что это такое? А ты — тебе ума не хватило бросить эту дрянь там, где нашёл?
Нептица зашла сбоку и осторожно потянула клювом то, что человек держал под рукой.
— А ну, пошла! — прикрикнул он. — Я думал, мы не можем стать ещё приметнее, но поди ж ты. Целая толпа выродков!.. Тьфу.
Человек махнул рукой и принялся укладывать свою ношу в мешок, ругаясь: не лезло. Шогол-Ву придержал. Нептица вскрикнула, пытаясь дотянуться до мяса, но завязки стянули. Она фыркнула и отошла.
Второй мешок уложили на спину свободного рогача, закрепили и, наконец, поехали прочь. Дочь леса держалась впереди.
— Я поверить не могу, — ворчал человек. — Видно, Трёхрукий намекает, что я затянул с обещанным подношением. Вся удача псу под хвост! Слышишь, Трёхрукий, а жить-то мне на что? Я на эти десять жёлтых рассчитывал!
Одноглазый моргал, и дорога терялась в черноте. Ветер налетал, бил мокрыми лапами. Шумела река.
— Слышишь, ты… Хельдиг!
Дочь леса чуть повернула голову.
— Ну и куда ты теперь? За нами тащиться нечего, иди своей дорогой!
Она промолчала.
— Мне тебя силой гнать, что ли? Чего к нам цепляются всякие, я не понял!.. Получила своих рогачей, вот и ступай прочь.
Ему никто не ответил.
— Друг мой Шогол-Ву, ты ничего ей не обещал? — с подозрением спросил человек. — Чего она ещё хочет от нас?
— Я должна найти тело Свартина, — воскликнула лесная дева, оборачиваясь. — Прошу, помогите! Если вы ищете награды, то вы её получите.
— Да у тебя нет ничего!.. И зачем тебе его тело?
— Ты говорила сама, — сказал Шогол-Ву, — твоему племени всё равно, что случится. Кто наградит нас?
— Во-во, и что дать-то сможете? Пару вязанок хвороста? Или в лес свой уйдёшь и не вернёшься, обманешь, как с рогачами вот. Проваливай!..
Дочь леса ничего не сказала на это. Она ехала, легко держась на своих рогачах без седла и поводьев, выпрямив спину и глядя перед собой.
— А тело-то зачем? — спросил человек чуть погодя. — Чтобы надругаться над ним, или чего?
Ответа не получил.
— Ладно, — сказал он. — Я уже начинаю привыкать, что мне на пути встречаются убогие, у которых Трёхрукий разум отнял. Я тебя к тётушке отведу, слышишь? Поможет она тебе чем или не поможет, не моё дело, но хоть от нас отцепишься.
В час, когда Одноглазый уходил с холма, путаясь в ветвях рощи над рыбацкой хижиной, впереди показался Кривой Луг. Кое-где над крышами вставали дымки. Дом тётушки Галь был чёрен — ни дыма, ни огня.
Подъезжали тихо, не спеша. Человек дал знак, передал спутнику поводья третьего рогача и двинулся вперёд. Когда въехал во двор, за хлипкую ограду, закричала курица, кинулась из-под копыт, хлопая крыльями.
Человек спрыгнул на землю и бросился в дом.
Едва запятнанный спешился, как его спутник показался на пороге. Не остановился, побежал в хлев. Слышно было, что-то воскликнул.
— Держи, — сказал Шогол-Ву, отдал поводья дочери леса и пошёл к человеку.
В черноте он ничего не разглядел, только услышал голоса.
— Да как же так, будь они прокляты!.. Это они тебя, Око поганое? Да ответь ты мне!..
— Вот раскричался, а. Уймись! Видишь, я цела.
— Цела, ага. Давно тут лежишь? И хоть бы кто пришёл!.. Идём, идём в дом, я огонь разведу, согреешься. Мяса тебе привёз, как просила… Да если б я знал, я бы тебя не бросил одну!
— Ох, Нат, и что б ты сделал? Попался бы им в лапы, да и всё. А так ушёл, цел остался, и они ушли. Даст Трёхрукий, не вернутся.
— Да уж не вернутся! Лежат под камнем в роще. Только жаль мне теперь, что не я их прикончил.
Он завозился, поднимаясь, и повёл тётушку Галь к выходу. Шогол-Ву посторонился.
— А вас как будто стало больше, — сказала хозяйка, поворачиваясь и прислушиваясь. — Уходили с одним рогачом, а теперь?
— Они у тебя в хлеву потеснятся. Недолго, я Радде дам знать, на другую ночь он за ними и приедет…
— Во, удумал чего! У меня так и куры передохнут, уж не знаю, соберу ли их теперь. Тебе-то что: приехал, уехал, ни забот, ни тревог!..
— Да ладно тебе, я…
— Что «ладно», если ничего не ладно? Ох, на ногу не ступить!.. Ты, Нат, ни одно дело как следует провернуть не мог. Чуяло моё сердце, всегда чуяло, угодишь в беду.
— Ну, чего стоять, пошли в дом! И кур я твоих соберу. А рогачей всего двоих поставлю, на других мы уедем. И это, тётушка Галь, я тебе гостью привёл.
— Гостью?
— Идём, в доме всё и
