доносили это словами или ножом. И задеть их могло только то, что всем понятно, а что случилось у дочери леса?
— Ты плачешь от страха? — спросил Шогол-Ву. — Веришь, что боги разрушат мир?
— Верю! Но я плачу не потому… я не плачу. Стой ровно.
— Ты голодна? Или что-то болит? Тебя били.
Она молча кончила мотать, помогла ему надеть рубаху, приготовленную хозяйкой, придержала куртку, а потом отошла к окну. И было бы на что смотреть — край холма и сарай.
Шогол-Ву пожал плечами и сел. Потянул к себе кружку. Отвар остыл.
— Э-эй, тётушка Галь! — донеслось с улицы. — Да улыбнётся тебе Двуликий!
— Да не оставит он и тебя, Балле!
— Что те двое, не обидели?
Голос звучал виновато.
— Сама понимаешь, ну, сказали, Ната ищут. Спросили, кто видал, кто слыхал — ну, мы ж не могли молчать, что ты ему вроде как не чужая, и если кто знал, то ты. Ну, понимаешь же, вроде как и смолчим, оно неладно выйдет, если те узнают, ну…
— Да брось, Балле! — весело перебила его хозяйка. — Я понимаю, вы иначе не могли.
— Так а ты знала, где он может быть, указала им? А то, ну, быстро они убрались, торопились так. Ко Взгорью, что ли.
— Да мне откуда знать-то, а? Этот паршивец давно-о сюда носа не кажет. Сама только слухами и живу: то говорят, нож под рёбра получил, то говорят, повесили.
Гость оживился.
— А, и я слыхал, что повесили. Ну, с тобой о таком болтать не хотелось, смолчал. Говорили, у Большого Корня, что ли, или у Дубов он с бабой миловался, а она другому дала обещание у костров. Ну, тот, другой, осерчал, слово за слово, вышли на ножичках, Нат его и прирезал. Ну, а Ната за это в лес да в петлю. А лес тот самый, за который выродков загнали. Понимаешь, ну, выбор-то такой: или от петли издохнуть, или от стрелы, а то и от зверя!
— Во-от оно что, — задумчиво сказала хозяйка.
— Только если ищут его, значит, выкрутился. Хотел бы я знать, как! Вёрткий, гад… Ох, прости, тётушка Галь!
— Да что уж, вёрткий гад и есть. Ты за рыбой-то шёл?
— А, да, да. Ну, пойду я, а на обратном пути ещё загляну!
— Да будут боги к тебе добры! Выручаешь меня, старую.
— Да что уж, невелик труд. Ну, я пойду.
— Иди, иди.
Гость ушёл, и хозяйка вернулась в дом.
— Слышал? — спросила она. — Правду Балле говорил?
— Про петлю правда. А почему его так оставили, я не знаю.
— А ты почему его не тронул? Что он тебе наболтал, а?
— Когда я его нашёл, он не мог болтать. Я обрезал верёвку.
— А зачем?
Шогол-Ву не ответил.
Старая женщина покачала головой, улыбнулась. Отыскала мешок, оставленный человеком.
— Держи, нарежь мясо. Голодные небось, а? Хлеб у меня был на полке.
Дочь леса жадно втянула запах, сглотнула, но больше ничем себя не выдала. Не торопясь, нарезала хлеб и мясо, отошла на шаг, не спеша брать первой. И с Двуликим не поделилась, хотя огонь в очаге горел.
Тётушка Галь нащупала хлеб, отломила самую малость.
— Вы ешьте, ешьте, — сказала она. — Мне что-то не хочется, как бы жар не поднялся.
Она и того, что взяла, не съела. Почти всё отдала Двуликому.
Шогол-Ву принялся за еду. Он посмотрел, как дочь леса глотает, почти не жуя, и понял, что плакала она из-за голода. Пожал плечами и поморщился от боли.
Слабое племя. Как тяжело, должно быть, жить слабым: они споткнутся там, где сильные пройдут и не заметят, что путь неровный.
Снаружи донёсся крик.
— Выйду, — вздохнула тётушка Галь. — Нет покоя. Что там ещё?
Шогол-Ву придержал за ней дверь, оставив щель, и прислушался. Кто-то бежал от Взгорья и кричал, задыхаясь. Слова обрывались.
— Зве… Люди! Зверь!.. Помогите!..
— Балле! — ахнула тётушка, всплеснув руками.
Сосед заторопился мимо, кашляя, сгибаясь. Не ранен — бегать не привык. Замахал руками.
— Сюда, люди!.. Зверь, двоих порвал…
Он закашлялся. На крик уже спешили, и Шогол-Ву притворил дверь, чтобы его не разглядели.
Загомонили люди.
— Что, что такое?
— Где зверь?
— Да я рыбачить!.. Там, у хижины… стражей-то порвал, ну, тех, что к нам заезжали… И за мной!..
— Что за зверь-то?
Балле закашлялся, обернулся со страхом.
— Не видал я такого! Из Запретного леса, видно… Здоровый! Больше космача!.. Вилы нужны, рогатины…
Дочь леса подошла, коснувшись плечом.
— Эй, народ, слышали? — зычно проорал один из поселян. — Рогатины, вилы тащите! Скот запирайте, а псов сюда!..
Тётушка Галь толкнула дверь. Шогол-Ву отступил с пути, потянул дочь леса за рукав, не то она так и стояла бы, пытаясь что-то разглядеть.
— Что, скажешь, и тут боги виноваты? — настороженно спросила хозяйка. — Из-за них это?
— Я не знаю, какого зверя увидел этот человек, — ответила дочь леса, кусая губы. — Так не должно быть…
Залаяли псы, одни сердито, другие весело, радуясь, что их спустили с цепи. Их звонкие голоса приближались, вот уже зазвучали совсем рядом. Истошно закричала курица — видно, дочь леса поймала не всех.
— Ох ты, — сказала хозяйка и шагнула назад, во двор. — Пошли, пошли отсюда! Куда вас несёт?
Лай изменился и зазвучал иначе. Одни псы брехали трусливо, держась рядом, у двора, другие полетели к пустоши, рыча, захлёбываясь яростью.
— Вон она!.. — раздался вопль. — Тварь та самая!..
Шогол-Ву приотворил дверь, выглянул осторожно.
Зверь был таким же, как тот, встреченный в Безлюдье — широкое, как бочка, тело, расставленные острые уши, оскаленная пасть. Щетина отливала синевой, белая короткая грива дыбилась вдоль хребта. Тяжело ступали копыта.
Зверь мотал головой, отпугивая псов, но не рвал их. Он будто что-то искал, раздувая ноздри.
— Страж! — воскликнула дочь леса. — Он не опасен, не тронет живых!..
Хвала Трёхрукому, её не услышали за криком людей, за лаем псов. Тётушка Галь привалилась к двери с той стороны, Шогол-Ву удержал дочь леса. Она дёрнулась, силясь вырваться.
— Пусти!.. Они же убьют его!
Люди кричали. Выли и ревели псы.
— Ох, боги! — раздался по ту сторону двери голос тётушки Галь. — Защитите нас!
Зверь завизжал, следом заскулил пёс.
— Так его!
— Обходи, обходи!..
— Неллик!.. Неллик, берегись, с дороги!
Затрещала изгородь, ломаясь. Что-то ударило о стену сарая, замычал рогач. Шогол-Ву разобрал тонкий голос нептицы.
Дочь леса билась в его руках.
— Пусти меня!.. Пусти же, они убивают его! Я прошу… я остановлю! Отпусти меня!..
Шогол-Ву закрыл ей рот. Она попыталась стряхнуть руку, потом укусила.
Пёс закричал, как человек, и люди завопили громче.
— Тварь проклятая!
— Бей его, бей!..
— Во,
