— Правда?
— Истинная правда. Она несколько дней подряд повторяла твое имя.
Натаниэль засмеялся.
— Она не умеет разговаривать.
— А ты послушай. — Он приставил руку к уху и нагнулся к лежащей на диване кошке. — Послушай-послушай.
Натаниэль прислушался, но услышал только невнятное урчание.
— Может быть, ты слишком далеко стоишь, — предположил священник. — Забирайся-ка сюда.
Всего на секунду Натаниэль заколебался, вспоминая, что мама запрещала ему оставаться наедине с незнакомыми людьми. Но это же не чужой человек, верно? Он сел священнику на колени и приложил ухо к кошкиному животику.
— Хороший мальчик.
Священник заерзал, как иногда делал папа Натаниэля, когда он сидел у него на коленях и нога затекала.
— Я могу встать, — сказал Натаниэль.
— Нет, нет. — Священник погладил Натаниэля по спине, по попе, положил его руку себе на колено. — Все хорошо.
Натаниэль почувствовал, как его рубашку вытянули из брюк. Почувствовал длинные, горячие, влажные пальцы священника у себя на спине. Натаниэль не знал, что ему сказать. В голове пронеслись воспоминания: однажды в машину залетела муха и отчаянно билась о стекло, пытаясь вылететь наружу.
— Отче… — прошептал Натаниэль.
— Я всего лишь благословляю тебя, — ответил тот. — Этого удостаиваются только особенные помощники. Я хочу, чтобы Господь помнил об этом всякий раз, как видит тебя. — Его пальцы замерли. — Ты же хочешь этого, верно?
Благословение — вещь хорошая; неплохо, если Господь будет за ним приглядывать. Да, Натаниэль был уверен: родители бы обрадовались. Он опять переключил свое внимание на ленивую кошку и услышал — всего лишь колебание воздуха! — как Эсме, а может быть, и не Эсме, выдохнула его имя.
Второй раз надзиратель вызывает меня на свидание в воскресенье после обеда. Он ведет меня наверх, в комнату для совещаний, где заключенные встречаются со своими адвокатами. Вероятно, явился Фишер, чтобы посмотреть, как я. Возможно, хочет обсудить завтрашнее слушание.
К моему удивлению, когда дверь отпирается, внутри ждет Патрик. На столе расставлены шесть коробок с едой из китайского ресторана.
— Я взял все, что ты любишь, — говорит он. — Курицу генерала Тсо, китайскую лапшу с овощами, говядину с брокколи, креветки под нежным сливочным соусом, клецки. Да, и еще то дерьмо, похожее на резину.
— Соевый творог. — Я задираю подбородок, провоцируя Патрика. — Я думала, ты не захочешь со мной разговаривать.
— Разговаривать я не хочу. Я хочу с тобой поесть.
— Уверен? Подумай о том, что я могу сказать, пока ты сидишь с набитым ртом. Пока у тебя появится шанс…
— Нина! — Голубые глаза Патрика кажутся блеклыми и настороженными. — Заткнись!
Но и ворча, он протягивает руку и кладет ее на стол — более соблазнительный дар, чем все остальное, что лежит передо мной.
Я сажусь напротив и хватаюсь за протянутую руку. Патрик сжимает мою ладонь — и я пропала. Я прижимаюсь щекой к холодному, поцарапанному столу, Патрик гладит меня по голове.
— Я принес твои любимые печенья с предсказаниями, — признается он. — В них сказано, что тебя оправдают.
— О чем ты говоришь?
— Что тебя оправдают, — улыбается Патрик. — Я не знал, какое бы ты выбрала.
Мои глаза закрываются, когда я позволяю себе расслабиться.
— Все в порядке, — успокаивает меня Патрик, и я ему верю. Прижимаюсь горящим лицом к его ладони, как будто он сможет унести в своих руках мой стыд и зашвырнуть его далеко-далеко.
Когда звонишь по таксофону из тюрьмы, собеседник знает об этом. Каждые тридцать секунд на линии раздается голос, который сообщает человеку на другом конце провода, что ему звонят из окружной тюрьмы Альфреда. По пути в душ я воспользовалась монеткой в пятьдесят центов, которую дал мне Патрик, чтобы позвонить.
— Послушайте, — говорю я в ту же секунду, как Фишер снимает трубку домашнего телефона. — Вы хотели знать, что говорить в понедельник на слушании.
— Нина? — Где-то в глубине его дома слышен женский смех. Звон стекла или фарфора, который моют в раковине.
— Мне нужно с вами поговорить.
— Я только сел обедать.
— Ради бога, Фишер! — Я отворачиваюсь, когда с прогулки возвращаются мужчины. — Я не могу перезвонить вам в более удобное время, потому что следующая возможность мне представится только дня через три-четыре.
Я слышу, как шум становится приглушеннее, щелкает закрытая дверь.
— Ладно, что у вас там?
— Натаниэль не разговаривает. Вы должны вытянуть меня отсюда, потому что он сам не свой.
— Он не разговаривает? Опять?
— Калеб вчера приводил его. И… он общался жестами.
Фишер задумывается над сказанным.
— Если мы вызовем в качестве свидетеля Калеба и психиатра Натаниэля…
— Вам придется вызывать его повесткой.
— Психиатра?
— Калеба.
Если он и удивлен, то не показывает этого:
— Нина, дело в том, что вы сами все испортили. Я попытаюсь вас вытащить, но думаю, что это маловероятно. Если хотите, чтобы я попытался это сделать, вы должны неделю сидеть тихо.
— Неделю? — Я повышаю голос. — Фишер, речь идет о моем сыне! Кто знает, насколько хуже ему станет за эту неделю?
— На это я и рассчитываю.
Нас прерывает голос: «Вам звонят из окружной тюрьмы Альфреда. Если хотите продолжить разговор, бросьте еще двадцать пять центов».
К тому времени, когда я посылаю Фишера подальше, нас уже разъединяют.
Нас с Адриенной вместе вывели на получасовую прогулку. Мы бродим по периметру дворика, а когда становится холодно, стоим спиной к ветру под высокой кирпичной стеной. Когда надзиратель уходит, Адриенна курит сигареты, которые мастерит, сжигая апельсиновую кожуру, что собирает из мусорных корзин в столовой, а потом заворачивает пепел в вырванные пожелтевшие страницы из «Джен Эйр» — книги, которую ее тетушка Лу прислала на Рождество. Она уже вырвала 298 страниц. Я советую ей в следующем году попросить «Ярмарку тщеславия».
Я сижу, скрестив ноги на пожухлой траве. Адриенна присаживается рядом и курит, потом кладет руки мне на голову. Когда она выйдет отсюда, то станет косметологом. Ногтем она проводит от моего виска к затылку, разделяя волосы.
— Никаких хвостиков, — велю я.
— Не обижай меня. — Она разделяет волосы еще раз, параллельно первой пряди и начинает плести тугие косы. — У тебя такие красивые волосы.
— Спасибо.
— Это не комплимент, милая. Посмотри на них… как они скользят между моих пальцев…
Она тянет и дергает, несколько раз я даже морщусь. Если бы разобрать спутанные мысли в моей голове было так же легко! Дым от ее тлеющей сигареты всего в паре сантиметров от меня, он поднимается над моим плечом и опускается на баскетбольную площадку.
— Готово! — говорит Адриенна. — Разве не красотка?!
Разумеется, я не вижу. Прикасаюсь руками к узелкам и гребням, которыми на моей голове уложены волосы, а потом, просто из подлости, начинаю расплетать всю кропотливую работу Адриенны. Она пожимает плечами и садится рядом.
— Ты всегда хотела быть адвокатом?
— Нет. — А кто хочет? Разве дети считают профессию юриста шикарной? — Я хотела стать дрессировщиком львов в цирке.
— Еще бы! Расшитые блестками костюмы — это что-то!
Для меня дело было не в наряде. Мне нравилось, как Гюнтер Гебель-Уильямс входит в клетку с дикими зверями и заставляет их думать, что они домашние кошки. В этом, насколько я понимаю, моя сегодняшняя профессия недалеко ушла.
— А ты?
— Мой папа хотел, чтобы я стала центральным нападающим в «Чикаго Буллс». Я же склонялась к девушкам из Лас-Вегаса.
— А что твой папа говорит сейчас?
Я подтягиваю колени к груди и обхватываю их руками.
— Как по мне, лежа в двух метрах под землей, много не поговоришь.
— Прости.
Адриенна поднимает голову:
— Брось!
Но она уже мыслями где-то далеко, и, к своему удивлению, я ловлю себя на том, что хочу, чтобы она вернулась. Мне в голову приходит игра, в которую мы раньше развлекались с Питером Эберхардом. Я поворачиваюсь к Адриенне.
— Лучшая мыльная опера? — задаю я вопрос.
— Что?
— Просто подыграй мне. Скажи, что думаешь.
— «Молодые и дерзкие», — отвечает она. — Которую, кстати, эти дураки в общем режиме даже не удосуживаются посмотреть по телевизору в час дня.
— Самый плохой цвет карандаша?
— Жженая охра. Что с ним не так? Можно было бы просто назвать его «блевотина». — Адриенна усмехается — вспышка белого на черном лице. — Лучшие джинсы?
— «Левис 501». Самая уродливая надзирательница?
— Та, что заступает после полуночи, которой нужно высветлить усы. Ты видела, какая у нее задница? «Привет, дорогуша, позволь тебе представить мисс Дженни Крейг» [8].
