дверь флигеля? – напустился он на стражника.
– Ваше благородие! – взмолился Иванов. – Как же их задержишь?
– Кого это их? Ты что, с ума спятил или у тебя двоилось в глазах?
– Тоись, они завсегда ходють вместях…
– Но ты же видел его одного, без сообщников? – переспросил Загорский.
– И как их разглядеть в такую темень? – оправдывался стражник.
Становой не мог придумать, к чему бы еще придраться, и только размышлял на пути к полицейскому управлению.
– Как все было задумано, рассчитано… Вот он выходит, и его, голубчика, схватывают с обеих сторон живьем! Но эта проклятая старуха все карты спутала! Откуда она взялась? Возможно ли так преобразиться и изменить голос? Что он делал в доме, если это Савицкий? Неужели навещал дочь предводителя? Немыслимое обстоятельство… – терялся в догадках становой.
Придя в полицейское управление, Загорский явился с докладом к исправнику Афонскому.
– Ну, как ваши успехи, господин пристав? – спросил с нетерпением исправник. Становой подробно доложил о происшествии в доме предводителя. Исправник пришел в бешенство:
– Я вас предупреждал, господин Загорский, что по моим достоверным сведениям Савицкий оперирует в соседнем уезде, что в нашем городе, как вы хорошо сами знаете, за последние два месяца нет никаких признаков его деятельности. Но вы стояли на своем, доказывали, а чем, на основании чего? Вы второй раз делаетесь посмешищем публики… да… да… Вы, я думаю, не забыли еще историю со звонками? Этот дурак и пьяница Иванов убедил в чем-то вас, ввел в заблуждение. Теперь вы рассказываете мне какую-то галиматью. Заварили кашу, а мне расхлебывай! Что я скажу его превосходительству? Над нами давно смеются; уже в Петербурге говорят, что Савицкий водит за нос полицию целой губернии и стал каким-то могилевским Алим-ханом! Как вы завтра покажетесь в городе, спрошу я вас, милостивый государь?
Огромную фигуру Загорского трясло, как в лихорадке. Его попытки дать объяснения еще более раздражали исправника.
– Что еще скажет его превосходительство? Возможно, он потребует вашей отставки… – не унимался исправник.
– Стражника Иванова посадить на 10 суток под арест! Можете быть свободным, господин пристав, – наконец закончил Афонский разносить Загорского.
На следующий день в городе поползли слухи самого нелепого свойства. Одни говорили, что ночью Савицкий ограбил предводителя, зарезал его дочь и старушку-няню; другие уверяли, что полицейские ловили Савицкого в городе, он забежал в дом предводителя, преобразился в старуху и, когда ее хотели задержать, она обратилась в кошку и убежала.
Третьи убеждали, что полицейские пьяны, наделали шуму без всяких к тому оснований, как это было уже со звонками. А происшествие со звонками было действительно курьезным. С целью сигнализации о нападении людей Савицкого полиция утроила электрические звонки в казначействе, почте, банке и других важных учреждениях, в том числе и в полицейском управлении. Стоило где-нибудь в одном месте тронуть систему проводов, как одновременно во всех точках начинали тревожно звонить звонки.
Однажды вечером на почте какой-то шутник зацепил звонок и сразу поднялась неописуемая тревога по всему центру города. Переполох подняли сами же полицейские. Так как звонки истошно гремели во многих местах, то неизвестно было, где грабят. На улицы высыпали толпы народа, суматоха и крики поднялись всюду. В толпе громко возвещали, что Савицкий ограбил казначейство, унес громадные деньги, и его сообщники перебили стражников. Полицейские, потеряв голову, бестолково метались из конца в конец и орали не меньше обывателей. Наконец, один из них заявил, что Савицкого поймали, сам он лично участвовал в его поимке, но ему не удалось его схватить. Загорский поспешил доложить исправнику:
– Савицкий попался!
Но когда схваченный человек оказался пьяницей – учителем пения, прозванным козлом, история со звонками стала неиссякаемым источником насмешек над полицейскими.
Когда через два дня возвращался Закалинский, то еще на полпути, на постоялом дворе, он услышал нелепые слухи о происшествии в его доме. Прибыв домой, он тут же велел вызвать к себе исправника для объяснений.
– Господин исправник! Объясните поступок ваших подчиненных, – обратился он к Афонскому, как только тот перешагнул через порог кабинета.
– Ваше превосходительство! Произошло какое-то недоразумение. Я весьма сожалею и приношу вашему превосходительству всяческие извинения! – говорил исправник с дрожью в голосе.
– Не какое-то недоразумение, господин исправник, а весьма ясное недоразумение, – возразил предводитель.
– Этот бездельник Загорский вообразил себе невероятные вещи… среди ночи ворвался в мой дом, перепугал мою дочь! За это его надо отдать под суд! Я не могу далее терпеть таких безобразий в моем уезде. Полицейские распущены, вы ответственны за их поступки.
– Ваше превосходительство! Позвольте объяснить, – лепетал исправник, стоя навытяжку.
– Я не желаю слушать никаких объяснений. Да и что вы можете добавить к нелепым слухам в городе? – все более раздражался предводитель.
Когда прошел приступ гнева, он выслушал исправника.
– Не могу себе представить этого… – сказал Закалинский. Позвали Акинфьевну, та ничего толкового не сказала и лишь красочно передавала перенесенные страхи с недобрыми эпитетами по адресу Загорского и стражников.
Ольга чувствовала себя плохо после недавних волнений и испуга, поэтому отец не решался тревожить ее расспросами.
– Я все же прошу вас, господин исправник, внимательно следить за действиями полицейских и усилить охрану города и моего дома, – более спокойно заключил предводитель.
– Еще раз прошу извинения, ваше превосходительство! – исправник откланялся.
Оставшись один, 3акалинский глубоко задумался. За последние недели он стал замечать перемену в Ольге. Какое-то новое выражение появилось в ее глазах, исчезла прежняя веселость и наивность, она заметно возмужала.
– Да, необходимо ускорить свадьбу… – произнес он вслух.
Возмездие
Приближалась зима, а с нею тяжелая пора для партизан. В городах и местечках не было проходу от шпионов, полицейских и войск. В селах и деревнях многое переменилось. Столыпинская реформа разрушила общину, зажимала крестьян в тиски, общественная мысль была целиком занята новой земельной реформой. На сходках выступали члены землеустроительных комиссий, помещики, духовенство, волостные – все в один голос сулили земледельцам блага хуторской жизни.
Зажиточные мужики стояли за хутора; остальная масса крестьян судила-рядила вразброд, шумела с утра до ночи; бабы голосили: не пойдем со своих дворов! Когда же дело подошло к отводу хуторов зажиточным мужикам на лучших землях, волей-неволей приходилось всем решаться выходить на хутора.
В этой обстановке усложнялись задачи революционной борьбы. Штаб Савицкого решил созвать совещание руководителей отрядов в глуши Полесья, чтобы наметить пути дальнейшей борьбы.
Кочка и Олейников собирались в дальний путь. Лето и осень они прожили у лесника в имении Ярошевка, недалеко от села Забелышино.
Лесник, латыш-переселенец по прозвищу Пурим, был уже на склоне лет. В начале 90-х годов перебрался он вместе с другими
