id="id12">
В дубраве
Напрасно ждала Ольга новой встречи с Савицким: он лежал в тайном убежище, страдая от опасной раны.
Январские морозы сковали природу, глубокие снега покрыли землю; невеселые думы навевала зимняя стужа.
На что решиться, что предпринять? Она не нашла выхода, не могла что-либо придумать и покорилась судьбе…
Обряд венчания совершился! В доме Закалинских молодых встречали с хлебом-солью, поздравляли, подносили шампанское…
Они тотчас отправлялись в Москву, поэтому гости стали разъезжаться во время угощения. Невеста дарила по веточке цветов из своего венка, гости желали им счастливого пути.
Приданое и другие вещи с утра были отправлены на станцию. Поезд прибывал в четыре. Все суетились, хлопотали вокруг, лишь одна невеста была безучастна ко всему происходящему. Горестным взглядом она окидывала знакомые с детства предметы родного дома, с болью в сердце прощаясь со своим прошлым. Здесь безмятежно протекали ее юные годы, здесь она радовалась и страдала в порывах первой любви. И вот все осталось позади! Сейчас ее увезут в далекую столицу с немилым человеком.
– Ну, что же, – решила Ольга, – чему быть суждено, того не миновать!
Старая Акинфьевна, с окаменелым от горя и печали лицом, то и дело шептала:
– Детки мои, детки! Сиротинушки, а кто же вас порадует, приголубит? – Она думала при этом о горькой доле своей любимой воспитанницы и о том юноше, светлооком рыцаре ее голубицы.
Вот уже подана тройка цугом, запряженная в широкий возок. Верховые стражники выстроились – двое впереди и двое позади. Настала последняя минута!
– Пора! – сказал князь. – Ольга, простись со своими…
Слезы полились из ее глаз; отец поднял икону, благословляя молодых; не выдержал, заплакал и он, провожая свою единственную дочь.
– Прости меня, отец! – воскликнула Ольга, падая на колени.
Этот возглас послужил сигналом ко всеобщему плачу прислуги и причитаниям старой няни.
– Дай бог тебе счастья, Оля! Не забывай меня, старика, – обнимал ее в последний раз отец. – Прощай, князь, береги ее, не обижай! – они облобызались.
Одевшись, все вышли на парадное крыльцо. День выдался морозный, ясный; солнце освещало окрестности. Снег искрился под его лучами, блестел на крышах домов, на деревьях бульвара. Легкий иней окутывал даль. Галки и вороны кружились над бульваром, жалуясь своими короткими тревожными криками на холод январских морозов.
Молодых усадили, закутали их ноги медвежьей полостью, кучер Анисим подобрал вожжи, лошади тронулись…
Хотелось Ольге еще раз обернуться, взглянуть на дом, на своих близких, но воротник шубы и теплый шарф не позволили повернуть голову.
– Прощайте, милая барышня! – услышала она голос няни.
Это было последнее, что донеслось ей вослед из родного дома.
Скоро город остался позади. Передние кони неслись вскачь, а коренник, высоко подняв голову, шел машистой рысью. Снег скрипел под полозьями, хрустел под копытами лошадей. Плотный и сухой от мороза, он надавал короткий, с металлическим оттенком хруст. Снежная равнина впереди замыкалась лентой большого леса, который по мере приближения яснее выступал из туманной пелены, пугая путников своей таинственностью. Дорога в лесу шла поворотами; глухая чаща деревьев, покрытых снегом, обступала ее тесной снежной стеной с обеих сторон. Там же, где были просветы, кругом лежало замерзшее болото, покрытое глубоким снежным покровом. Мелкий редкий соснячок придавал этим местам унылый вид, вызывающий у проезжего желание поскорее миновать это глухое место.
Дорога местами пролегала по гати; по сторонам ее клубился пар – это были незамерзающие, зыбкие участки болота.
Невеселое место – эта дубрава на пути к станции. Много рассказов о происшествиях на дороге в дубраве вспоминает всякий проезжий. Вот на этом крутом повороте зимой сани съехали с гати, потянули за собой лошадей и кучера, но седок чудом уцелел. Сани обо что-то стукнули, на чем-то подскочили, и врач, возвращавшийся на паре в город, очутился на дороге, а все остальное исчезло в облаке пара; только жалобный крик кучера, да тревожный храп бьющихся лошадей доносились снизу. Прошло немного времени и все затихло. Пучина поглотила возницу и лошадей.
Там, впереди, есть небольшой пригорок, справа от него у дороги полянка. В прошлое лето здесь убили Ицку Фидмана и Лейбу Рабиновича, ехавших в город за товаром; тела их были брошены в болото… Лошадь повернула обратно и пришла домой. По следам крови на телеге догадались о страшной судьбе седоков. Загадочное убийство приписали людям Савицкого. Прошло некоторое время, и убийцы были случайно опознаны. Они оказались уголовниками и никакого отношения к организации Савицкого не имели.
В то время многие грабежи с убийствами совершались уголовными преступниками, но полиция и власти распространяли среди народа мнение, что это действуют шайки Савицкого.
Этот перегон через дубраву надо было поскорее оставить позади. Урядник то и дело пришпоривал своего вороного коня, за ним ускоряла бег тройка.
Вот уж и венчальная сосна; скоро кончается лес.
Когда-то под этой сосной на поляне справлял свою свадьбу сиделец из села Мосино. Влюбился он в юную девушку – поводыря слепцов; сидельцу было за сорок. После венчания свадебный поезд, состоявший из двух подвод, свернул с дороги на поляну к подножью сосны. Сиделец из ложного стыда не захотел праздновать свадьбу в селе. Он боялся насмешек сельчан, которые подшучивали над сватовством перезрелого сидельца к бесприданнице-девушке.
Под вековой сосной провели молодые свадебный день в тесном кругу своих родных и только ночью отправились в село. С тех пор в народе прозвали эту сосну венчальной.
Часто бывал я во время охоты под этим деревом. Ранней весной здесь тянули слонки; во всей округе не было лучшей тяги, нежели на поляне у венчальной сосны. С одной стороны поляны стеной стоял высокий осинник, с другой прилегало болото. Слонки тянули вдоль осинника и неизбежно пролетали над поляной. В ожидании начала тяги я любил сидеть под сосной на ее могучих корнях и любовался закатом солнца. В осиннике ворковали дикие голуби, на болоте кричали журавли, невдалеке слышался тетеревиный ток. Среди этой дивной природы возвышалась могучая сосна. Она царила над всем лесом тремя макушками. Ствол ее, в два с лишним обхвата, на высоте трех сажен, как подсвечник, держал на себе три стройных, как свечи, ствола; они вздымались ввысь в виде треножника, на котором пирамидой красовались кроны лучистых темно-зеленых ветвей. Нигде и никогда больше не пришлось мне видеть более величественного и прекрасного дерева, какой была венчальная сосна. Может быть, стоит она и теперь безмолвно на поляне, и кто-то другой навещает ее весной во время тяги.
Далекое, безмятежное время, пора юности и светлых мечтаний! Все оно протекало в этих глухих, но милых сердцу
