итальянский документ совершенно тождественного содержания. Иными словами, условием этой аннексии поставлено было еще и осуществление Италией «своих стремлений на Востоке и в других местах, как это сказано в русской памятной записке», — формула эта была вполне оценена итальянским министром иностранных дел. Осуществятся ли эти «стремления» Италии на Востоке? Имели ли они шансы на осуществление? Не помешает ли их осуществлению кто-нибудь из прежних двух «векселедателей»? Этими вопросами никто уже не интересовался. «Слова правительственной декларации, относящиеся к Константинополю, — отметил 4 декабря Палеолог, — вызвали и в публике не больше отклика, чем в Думе. Впечатление такого же равнодушия и удивления, как если бы Трепов[188] откопал старую утопию, некогда дорогую, но давно забытую. Вот уже несколько месяцев я наблюдаю в народной душе это прогрессивное выцветание византийской мечты. Очарование прошло».
IX. Позиция Румынии, Сербии, Японии и Соединенных Штатов Америки
Констанцское свидание, как мы видели, имело целью во что бы то ни стало обеспечить, при войне с Германией и Австро-Венгрией, содействие Румынии. С этой целью были пущены в ход все соблазны, вплоть до привлечения Румынии к совместному выступлению в Константинополе по вопросу о Проливах. Имевшееся Сазоновым в виду «обольщение» румынских самолюбий было достигнуто в такой мере, что румынское правительство пыталось получить заверение о предстоящей интернационализации Проливов и «не допустить, чтобы он (Сазонов) вел переговоры по этому вопросу, не осведомляя нас об их ходе и не пытаясь даже узнать наше мнение»[189]. Претензии эти парировались простым отрицанием факта происходивших переговоров, а затем заключения соглашения. Большую виртуозность и пристрастие к этой дипломатической игре проявил Палеолог. Грэй предпочитал получить возможность более выгодным образом ответить на вопросы, обращенные к нему, неофициально получившие уже от него достаточно ясные ответы, и Сазонов согласился дать ему возможность успокоить Румынию насчет ее экономических интересов в Черном море и Проливах. Братиано остановился на таком определении позиции Румынии: Румыния, крайне заинтересованная в этом вопросе, рассчитывает на содействие Англии и Италии, но откладывает этот вопрос до окончания войны, считая себя свободной в этом отношении, так как официально ей ничего неизвестно о заключенном соглашении[190]. Ближайшей задачей румынской политики было, как известно, создание «великой Румынии» за счет Австро-Венгрии[191].
Заключение Г. Трубецкого, что из всех балканских государств только Сербия «желает» утверждения России на Проливах, справедливо лишь постольку, поскольку утверждение это, не затрагивая непосредственно великосербской программы, являлось действительно обеспечением против Болгарии и Румынии и на ближайшее время обещало Сербии энергичную поддержку русского правительства против итальянского.
Документы наши показывают известную близость, существовавшую тогда между японской и румынской дипломатией. Однако в Японии на очередь был поставлен вопрос о заключении союза с Россией[192]. Склоняясь к присоединению к антигерманской коалиции, японское правительство осведомилось в Лондоне в сентябре 1915 г. о заключенных между союзниками соглашениях. Грэй предложил умолчать о подробностях соглашения с Италией, касающегося Адриатики, но сообщить то, что касается Эгейского моря; равным образом скрыть переговоры о разделе Азиатской Турции и сообщить о соглашении о Константинополе и Проливах. Сообщение японскому правительству соглашения было сделано 30 ноября 1916 г. перед опубликованием его в думской правительственной декларации А. Ф. Трепова.
Программа мира Вильсона нисколько не помешала правительству Соединенных Штатов стать на точку зрения неприкосновенности военных соглашений. Декларация русского Временного правительства о «мире без аннексий и контрибуций» вызвала в Вашингтоне, по сообщению русского поверенного в делах, «особенное смущение»[193]. Нота Лансинга от 4 июня требует от Временного правительства продолжения войны с прежней энергией и «добросовестного исполнения союзнических обязательств». В то же время американское правительство поставило себе задачей получить преобладающее влияние на Временное правительство, не останавливаясь перед широкими финансовыми операциями, с двойною целью: утвердить американское влияние в самой России и использовать ее в качестве вспомогательной силы, если это будет возможно при заключении мира. Программу Вильсона соблазнительно было скомбинировать с принципами русского Временного правительства таким образом, чтобы предотвратить осуществление тех военных соглашений, которые исключали Америку из каких-либо интересовавших американский капитал районов. Поэтому успех выдвинутого Временным правительством вопроса о сопротивлении итальянским вожделениям в Малой Азии был обеспечен, и вопрос этот расширился в Вашингтоне до намерения «побудить союзников отказаться от их завоевательных стремлений в Турции»[194].
X. Попытки к сепаратному миру и вопрос о Проливах
Непосредственной, ближайшей опасностью для короны Николая II становилась династическая оппозиция, те самые «реакционеры-монархисты», которые, потеряв веру в усиление через войну самодержавия, вступили в борьбу с императрицей (и Распутиным), пытаясь какой бы то ни было ценой спастись самим от надвигавшейся грозы. На этой почве возникли подпольные интриги, имевшие целью «с честью» ликвидировать войну, хотя бы и сепаратным миром[195]. Неуловимость этих попыток обусловливалась их конспиративностью и крайней робостью. Шансом на их успех и на возможность победить патриотическую оппозицию представлялась бы возможность предъявить все то же «оправдание», осуществление «исторической задачи», или хотя бы видимость его. Внутреннее положение России учитывалось в Германии не меньше, чем в союзных странах, и таким образом возникли в июле 1916 г. стокгольмские переговоры Варбурга, финансового советника при германской миссии, с Протопоповым[196] и тем самым «приличным правым» графом Олсуфьевым, которого кадеты привлекали в Москве к совместной агитации в пользу «византийского миража». Слабость протопоповского правительства лучше всего характеризуется тем, что Протопопов выпрашивал у Бьюкенена защиту против думской оппозиции, умоляя английского посла оказать давление на Государственную думу через Родзянко. Не менее характерна телеграмма Протопопова (уже управляющего Министерством внутренних дел) посланнику Неклюдову в Стокгольм с просьбой телеграфировать, что Неклюдов и «общество» не возражали против беседы Протопопова с Варбургом, — беседы, о которой Протопопов осведомил Неклюдова «в момент отъезда на вокзал». Неклюдов потребовал в ответ отставки Протопопова, пригрозивши в противном случае собственной отставкой. Достойная доверия информация итальянского посла (от свидетеля переговоров) упоминает пункт о «свободе плавания в Дарданеллах», который, по словам Варбурга, не помешает заключению мира. В письме своем новому министру иностранных дел Н. Н. Покровскому Неклюдов, между прочим, писал, что предупреждал Протопопова о вероятном содержании беседы, предсказавши, что будет речь и о «русско-германском кондоминиуме в Константинополе». Очевидно, инцидент этот важен в том отношении, что он наглядно продемонстрировал, какое внутреннеполитическое значение имел, по общему представлению, вопрос о Константинополе и Проливах и насколько ясно было, что романовская монархия, не имевшая ресурсов для продолжения войны, не имела ресурсов и для заключения мира.
Основное же значение этого инцидента для истории интересующего нас соглашения о Константинополе и Проливах заключается в том, что именно в связи с
