ним вопрос об опубликовании соглашения, по нашему мнению, приобрел особенную остроту, и опубликования стали добиваться союзники — в особенности английское правительство, — тогда как с русской стороны начались колебания, а затем обнаружилась и явная попытка избавиться от этого опубликования.
XI. Переговоры об опубликовании соглашения
Весной 1916 г. Грэй высказывается по вопросу о желательности опубликования соглашения о Константинополе и Проливах в интересах рассеяния всяких «сомнений» в русском обществе. Он колеблется еще между перспективой поддержать таким образом «верность» России союзникам и опасением произвести плохое впечатление в нейтральных странах. По-видимому, заменить это опубликование должно было письмо короля Георга, преисполненное желанием оживить веру в «византийский мираж» и в добросовестность английского правительства, подвергнутую в России большим сомнениям после отказа от продолжения дарданелльской операции. Впрочем, не в России только — так как не только Черчилль, но и Лиман фон Сандерс и американский посол в Константинополе Моргентау (и, по свидетельству последнего, «весь Константинополь») были убеждены, что прорыв Дарданелл был неотвратимой возможностью, отказ от которой вызвал общее недоумение в Константинополе. Николай II ответил 29 августа Георгу, что есть какие-то «отдельные лица», не доверяющие искренности Великобритании, но он надеется с ними справиться; для «успокоения умов» и «рассеяния недоверия» было бы, однако, полезно опубликовать, что «Англия и Франция считают обладание Россией Константинополем и Проливами неизменным условием мира». Грэй, конечно, был согласен с этим, однако он все еще выражал опасение по поводу возможного впечатления от этого сообщения в Индии и Афганистане. Он просил — 16 сентября 1916 г. — небольшой отсрочки. Сообщая об этом Бенкендорфу 18 сентября, Штюрмер говорит о «чрезвычайной желательности дать русскому общественному мнению удовлетворение», но предлагает тем не менее Бенкендорфу говорить об этом только в том случае, если Грэй поднимет сам этот вопрос. После того как с Бенкендорфом заговорили об этом снова и Гардинг, и сам Грэй, сообщавший, что у него уже готово даже предисловие к документам и что все дело теперь за Францией, Штюрмер отвечает на сообщение об этом Бенкендорфа чрезвычайно интересной телеграммой (13 октября ⁄ 30 сентября 1916 г.): «При переговорах с лордом Грэем по поводу опубликования соглашения о Константинополе и Проливах благоволите иметь в виду, что, поднимая этот вопрос, я отнюдь не настаиваю на немедленном назначении срока опубликования. Понятно, что для устранения всех встречающихся на этом пути препятствий потребуется некоторое время…»
Между тем Грэй именно боялся потери времени и уже списывался с Брианом относительно редакции предисловия к публикуемым документам… На телеграмме Бенкендорфа от 5/18 октября, сообщавшей об этих стараниях Грэя, появляется многозначительная собственноручная пометка российского императора: «Не нужно торопиться» (Ц. Ставка, 12 октября 1916 г.).
Роли настолько переменились, что Бьюкенен уже успокаивает Грэя сообщениями, что Штюрмер «вполне сочувствует опубликованию». Однако, обсудивши со Штюрмером, по поручению Грэя, «откровенно» положение России, Бьюкенен, в свою очередь, «вполне разделяет его (Штюрмера) мнение» о том, что настоящий момент не подходит для опубликования соглашения и что надо подождать, по крайней мере, улучшения положения в Румынии. Сделав эту уступку, Бьюкенен считает тем более необходимым «напомнить России, что от победоносного окончания войны зависит получение ею свободного доступа к Средиземному морю, ничего не говоря при этом о Константинополе» — Штюрмер и к этому отнесся отрицательно.
10 ноября, продолжая откровенную беседу со Штюрмером, Бьюкенен заявил, что, по его мнению, «необходимо найти средство против столь очевидного здесь упадка настроения, и для этого мы должны заявить, что Россия получает Константинополь»… Палеолог также высказался за незамедлительное опубликование. Штюрмер в ответ на это согласился «начать переговоры» по этому поводу.
11 ноября Грэй в разговоре с Бенкендорфом настаивал на том, чтобы «русское общественное мнение было вполне осведомлено и успокоено».
В Париже, несмотря на поддержку Бьюкенена Палеологом, дело обстояло иначе. По сообщению Извольского от 12 ноября, правительство республики опасалось, что опубликование соглашения даст оружие в руки социалистической оппозиции; в среде самого Министерства иностранных дел осталось много противников этого соглашения. Палеолог тем не менее мог смело осуществлять (вместе с Бьюкененом) эту дипломатическую интервенцию во внутреннюю политику русского правительства. Решающим поводом к опубликованию являлась необходимость уравновесить этим дипломатическим успехом манифест, обещавший автономное устройство Польше, — последнее достижение Сазонова, стоившее ему портфеля министра иностранных дел. Бриан поспешил сгладить впечатление и освободиться от упрека в желании задержать опубликование.
Новая трудность возникла в связи с открытием, что опубликование соглашения произведет, при тяжелом военном положении, катастрофическое впечатление в Румынии. Принялись спешно «подготовлять» румынское правительство к этому сообщению, объясняя ему, что оно ничего не проиграло бы от перехода под власть России Константинополя и Проливов. Нератов ухватился за оригинальную мысль опубликовать лишь английское предисловие, не публикуя документов. Когда Грэй на это согласился, Нератов, видимо не вполне убежденный в удобстве этого выхода из положения, готов уже не возражать против опубликования документов, если этого пожелает французское или итальянское правительства. Однако правительства не только этого не пожелали, но высказались за то, чтобы не публиковалось и английское предисловие.
Какое впечатление произвела в Петербурге декларация Трепова в части, касающейся соглашения, мы знаем. Мы знаем и то, какие высказывались опасения по поводу действия, которое она произведет во Франции. В действительности в первый, по крайней мере, момент произошло, если верить впечатлениям Извольского, обратное: заявление о Константинополе и Проливах не только не встретило никакого отпора, но и вызвало полное одобрение, как доказательство готовности русского правительства, вопреки слухам о его склонности заключить сепаратный мир, к войне «до конца».
XII. Вопрос о Константинополе и Проливах в связи с февральским соглашением 1917 г. между Францией и Россией об Эльзас-Лотарингии и Саарской области
В январе 1917 г. во время союзнической конференции в Петрограде[197] глава французской делегации Думерг сообщил лично Николаю II о желании Франции обеспечить себе, по окончании войны, возвращение Эльзаса и Лотарингии и «особое положение» в долине реки Саар, а также «достигнуть политического отделения от Германии ее зарейнских областей и устройства последних на особых началах».
По поручению Николая II министр иностранных дел Покровский телеграфировал Извольскому, что, соглашаясь удовлетворить желание нашей союзницы, русское правительство считает долгом напомнить точку зрения, высказанную еще в феврале 1916 г. Сазоновым, а именно — «предоставляя Франции и Англии полную свободу в определении западных границ Германии, Россия рассчитывает, что, в свою очередь, союзники предоставят ей равную свободу в ее разграничении с Германией и Австро-Венгрией»[198]. По предложению Палеолога, в Париже решено было закрепить это соглашение обменом писем, и 12 февраля (30 января) 1917 г. Палеолог обратился к Покровскому с письмом,
