Петчер злобно перекосил рот и тоже вскочил с кресла.
— Извините, господа, — сказал он, схватив трясущейся рукой какую-то бумажку. — Я должен был еще раньше объявить вам свой приказ об отстранении от должности начальника шахты инженера Папахина. Теперь я обязан сообщить вам, что он будет привлечен к суду по обвинению в происшедшей катастрофе. Больше я вас не задерживаю, господа. Идите и каждый занимайтесь своим делом. Всеми работами по спасению будет руководить главный инженер.
Приказ об этом мною подписан. Вы можете, господин Калашников, сейчас же приступить к его выполнению.
Через два часа Реверс докладывал управляющему о своем плане спасательных работ.
— Значит, вы планируете закончить все работы за двое суток? — повторяя слова Геверса, переспросил Петчер.
— Да, по плану это так, — подтвердил Геверс. — Но я уверен, что фактически работы продлятся не менее четырех суток, ибо здесь не учтены дополнительные работы, а они обязательно будут. В забое начнутся обвалы, они вызовут много не предусмотренных планом работ по креплению и уборке породы.
— Так, — самодовольно улыбаясь, согласился Петчер. — А воздуха им хватит на пятьдесят шесть часов? Шесть уже прошло?
— Да, кислород иссякнет значительно раньше, чем закончатся спасательные работы, — подтвердил Геверс.
— А не думаете ли вы, мистер Геверс, что эти дикари выкинут какой-нибудь номер? — спросил Петчер.
— Нет, у меня все рассчитано. Другой исход здесь совершенно исключен. Могила надежная.
— Значит, в нашем плане предусмотрено окончание спасательных работ на два часа раньше, чем у них закончится кислород… Так… А если план сорвется? Отвечать будет Калашников? Здорово придумано. Здорово! — сдавленно рассмеялся Петчер. — Это, пожалуй, первый серьезный удар, который мы наносим своим противникам в счет нашей борьбы за Урал.
Получив план спасательных работ, Калашников пришел к Петчеру и заявил, что он с таким планом согласиться не может.
— Чем он вам не нравится, — надменно спросил присутствующий при разговоре Геверс. — Здесь все рассчитано точно, лучшего не придумаешь.
— Да! Но вы не учли, что взорваны самые крестцы, будут обвалы, а размера их мы не знаем. Это может коренным образом изменить объем работы, а нам дорог каждый час.
— А что вы предлагаете взамен, — спросил Петчер и с иронией добавил, — может быть будем бить шурф сверху?
— Зачем шурф, — спокойно возразил Калашников. — Я предлагаю пробиваться из восточного штрека, вот отсюда, — и он показал пальцем на схеме. — Это несколько труд нее, но надежнее.
Петчер растерянно посмотрел на Геверса. Это было неожиданно и меняло расчеты.
В первую минуту Геверс тоже растерялся, но потом громко рассмеялся.
— Господин главный инженер! Вы подумали над тем, что предлагаете. Это же верх неграмотности. За такой план нас посадят в тюрьму и правильно сделают. Только без ответственный человек или злоумышленник может предложить такое решение. Разве вы не знаете, что левая сторона восточного штрека состоит из крепчайшего слоя камня, толщину которого мы точно не знаем.
Теперь смутился Калашников. Действительно, он не учел этого обстоятельства.
— Вот видите, господин Калашников, — оправившись от внезапной растерянности, с нескрываемым ехидством сказал Петчер. — Видите, в какую ошибку можно попасть неразобравшись. Хорошо, что мистер Геверс отлично знает условия в Смирновской шахте. Иначе и он ведь мог предложить нечто несуразное. Значит, нам ничего не остается делать, как выразить ему благодарность и настойчиво про должать работать по его великолепному плану.
Калашников был обезоружен, но тем не менее он сделал еще одну попытку.
— Нет, господин Петчер, я не могу согласиться с планом мистера Геверса, обвалы неизбежны, и они сведут на нет всю нашу работу. Я прошу поручить выполнение этого плана самому мистеру Геверсу.
Петчер покраснел от негодования, на щеках заиграли желваки, но он сдержался. Нельзя доводить дело до полного разрыва с главным инженером после того, когда был изгнан начальник шахты и не было больше ни одного русского специалиста, кому можно было бы поручить руководство спасательными работами; он сказал примирительно:
— Время идет, господин Калашников, а нам дорог не только каждый час, но и каждая минута. Вы видите, что ваше предложение оказалось ошибочным. Значит, другого плана нет и не будет. Это обязывает меня приказать вам в категорической форме производить работы по плану Геверса. Учтите, что уклонение от него будет вполне справедливо расцениваться как преступная трусость. Да и чего вы боитесь, у вас достаточно рабочих, в избытке крепежный материал, а главное, благородная задача. — Он встал, протянул руку. — Не смею вас больше задерживать. Время не ждет.
Глава тридцатая
В больнице создалась очень напряженная обстановка. Алешу Карпова положили на большой белый стол. Только многолетняя практика позволила Феклистову решиться на такую операцию.
«Пусть лучше умрет на операционном столе, чем останется дегенератом», — успокаивал себя Феклистов, подготавливая операцию, в благополучный исход которой он мало верил.
Операция длилась свыше двух часов. Когда она была закончена, Феклистов в изнеможении упал в кресло и тяжело, громко застонал. Его утомила не только операция, потребовавшая крайнего напряжения сил, но и страшные догадки и сомнения. Даже и сейчас, не отдохнув, доктор поднялся с кресла и начал еще раз промывать и рассматривать вынутые из раны посторонние частицы.
— Да, это, несомненно, дубовая кора… Взрывом, конечно, могло отбросить и крепь, — хмуря лоб, рассуждал доктор, — но почему удар нанесен сверху?
Теряясь в догадках, он еще не мог прийти к какому-либо определенному заключению и кончил тем, что решил записать результаты своих наблюдений в больничный журнал.
После всех этих сомнений доктор стал особенно внимательно относиться к своему маленькому пациенту. И все же, несмотря на тщательный уход, Алеша находился в тяжелом состоянии. Все попытки привести его в сознание оставались безуспешными. Поэтому на вопрос Петчера, приехавшего навестить Жульбертона, будет ли мальчик жив, доктор отрицательно покачал головой и нехотя ответил:
— Вряд ли…
В глазах Петчера промелькнуло странное выражение. Доктор так и не понял, что могло оно означать. Петчер перешел к расспросам о состоянии здоровья англичанина.
— У мистера Жульбертона все обстоит хорошо, — думая о чем-то своем, ответил доктор. — Разрез, правда, глубокий, но совершенно безопасный. Я уверен, что через недельку мы его выпишем из больницы, а еще через недельку, он будет совсем здоров.
— Как понимать ваше определение «разрез»? — с заметным беспокойством спросил управляющий. — Мне кажется, правильнее было бы сказать — повреждение или удар.
— Рана нанесена острорежущим предметом. Такие раны называются разрезами, — раздраженно ответил док тор. — Впрочем, название дела не меняет. Нас в конце концов интересует не название, а состояние здоровья больного.
Оно не вызывает никакой тревоги.
Такой ответ, по-видимому, не удовлетворил Петчера, и он уехал недовольный и обеспокоенный.
Помещенный в отдельную палату Жульбертон не переставая стонал и жаловался на сильную боль в руке. Феклистова это удивляло. Он снова и снова осматривал рану и наконец не стерпел.
— Перестаньте, мистер Жульбертон, внушать себе то, чего у вас нет. Простой рабочий с вашей раной еще сегодня ушел бы на работу. Вам, конечно, делать это нет надобности, но и расстраиваться по мелочам, мне кажется, тоже незачем.
— Это не мелочи, — возмущался Жульбертон. — У меня может быть столбняк, заражение крови, гангрена. Я не хочу умереть преждевременно. — Жульбертон сделал страдальческое, а затем испуганное лицо. — Спасая своего помощника, я потерял много крови. Мне угрожает смерть, а вы хотите это скрыть. У всех у вас привычка скрывать от больного опасность.
С этими словами он упал на подушку и тяжко застонал.
Сдерживая раздражение, доктор велел сестре дать больному валерьяновых капель, а сам, не глядя на Жульбертона, вышел в соседнюю палату.
При вечернем обходе Феклистов застал в палате у Алеши Марью. Сгорбившись, охватив спинку Алешиной кровати, она с безысходной грустью смотрела на сына опухшими от слез глазами. Все эти дни она ходила от шахты в больницу и от больницы снова к шахте. Убитая горем, Марья находилась в каком-то полуобморочном состоянии. Ломило голову, давило в груди, горло душили спазмы. Она плохо соображала, что ей говорили. Молча выслушивала все разговоры и советы. Возле шахты Марья садилась на груду кирпичей, сжимая руками голову, шептала: «Миша дорогой. Тяжело тебе там. Потерпи, может, скоро отроют… Алеша тоже выздоровеет, и мы все вместе поедем домой. Домой! Домой!.. На погибель больше здесь не останемся, хватит!» Все равно здесь нет жизни.
