крик означал: выносите бидоны (Büdden) или ведра с водой для тушения огня. Так историческая трагедия завершилась комическим анекдотом... Скоро еврейские общины левого берега Рейна были втянуты в сферу французской политики: с 1806 года они пережили все колебания ее, вызванные капризами Наполеона, начиная с еврейских парламентов в Париже, куда рейнские общины посылали своих делегатов, и кончая «позорным декретом» 1808 года.
Гораздо больше потрясений пережила в это бурное время большая еврейская община во Франкфурте-на-Майне, который несколько раз был оккупирован французами и затем вошел в сферу французского влияния. В октябре 1792 года армия генерала Кюстина заняла Франкфурт и водрузила трехцветное знамя на башне имперского города. В некоторых частях населения началось брожение: угнетенные возмечтали о свободе; но наиболее угнетенные обитатели гетто не смели даже мечтать о лучшей доле: униженные, запуганные, они боялись обнаружить сочувствие к оккупантам и старались показать свою лояльность. Когда в предместье Саксенгаузен совершалось торжество посадки «дерева свободы», один из присутствовавших при этом евреев насмешливо сказал: «Вот замечательное дерево: оно не имеет корней в земле и вместо зеленой вершины носит шапку (фригийскую)». Одобрительный смех порабощенных подтвердил это скептическое мнение о символе свободы. Лояльность евреев дошла до того, что, когда прусская армия подошла к городу и потребовала его сдачи, евреи кричали: «Долой французов, да здравствует прусский король!», рискуя навлечь на себя гнев оккупантов. Город сдался после бомбардировки (2 декабря 1792 г.), от которой сильно пострадало и еврейское гетто. Бежавшие из Франкфурта французские офицеры рассказали генералу Кюстину, что и евреи причинили много вреда французам при отступлении, но генерал ответил, что он этому не верит, так как едва ли евреи могли обнаружить такую вражду к французской нации, которая впервые в Европе дала им человеческие права и сняла с них цепи рабства.
Тяжелые дни пришлось пережить франкфуртской общине в 1796 году, когда город был занят австрийской армией и подвергся жестокой канонаде со стороны французов. Канонада разрушила большую часть гетто, жители которого бежали толпами в соседний Оффенбах. При новой французской оккупации (июль — сентябрь 1796 г.) город должен был заплатить огромную контрибуцию, и значительную часть ее внесли евреи. Разрушения на Еврейской улице заставили бюргеров из городского совета отвести пострадавшим места для жительства в других частях города. В 1798 г. французский комендант Майнца потребовал от франкфуртских властей, чтобы они не стесняли свободу передвижения и торговли евреев, приезжающих во Франкфурт с левого берега Рейна на правах французских подданных. Скрепя сердце, городской совет должен был уступить, но, чтобы не дать преимущества чужим евреям перед своими, он дал льготу и жителям гетто, разрешив им выходить в город также в воскресные и праздничные дни.
Вне стен темного «дома рабства» евреи оказались чувствительнее к веяниям свободы. Они штурмовали франкфуртский городской совет и императора Франца в Вене петициями о расширении их гражданских прав. Так как и местная и суверенная власть оставались глухи к их просьбам, они решили апеллировать к представителям европейских держав на конгрессах мира, которые тогда собирались для обсуждения перемен, вызванных французскими завоеваниями. Еще в начале 1798 года еврейские деятели Берлина, Франкфурта и других общин пытались таким дипломатическим путем добиться хотя бы частичной эмансипации. Заседавшему тогда Раштатскому конгрессу, призванному закрепить за Францией ее завоевания на левом берегу Рейна и в Северной Италии, были представлены две записки по еврейскому вопросу, обращенные главным образом к послам Германии и Австрии. Авторы их принадлежали, по-видимому, к кругу либеральных христианских друзей еврейства. Анонимный автор одной из этих брошюр взывает к членам конгресса о необходимости «восстановить в человеческих правах верный и трудолюбивый народ», который «не может любить государство, его угнетающее». Он ставит покойного австрийского императора Иосифа II в образец «доброму» королю Пруссии и прочим правителям Германии. Евреев нужно отвлечь от торговли, которая «не способна создать благородную нацию, а создает только англичан» (дань англофобии того времени); нужно привлечь их к земледелию, учреждать для их детей немецкие школы, уничтожить их обособленность, коренящуюся, между прочим, «в их безобразном диалекте (жаргоне)», — и тогда все предрассудки против евреев исчезнут. В другой записке адвокатом еврейства выступил немецкий юрист Христиан Грунд. Но голос защитников равноправия не был услышан в думе Раштатского конгресса, деятельность которого была прервана новым взрывом австро-французской войны.
В начале 1801 года, во время Конгресса европейских монархов и дипломатов в Люневилле, к нему обратился с воззванием известный французско-еврейский адвокат Михаил Берр, по-видимому, уполномоченный общинами левого берега Рейна и франкфуртцами. Он горячо апеллировал к «чувству справедливости народов и королей» (Appel a la justice des nations et des rois, ou adresse d’un citoyen français au Congres de Luneville). Сын Исаака Берра, борца за еврейскую эмансипацию во Франции, Михаил Берр принадлежал уже к новому поколению, пропитанному духом ассимиляции. Он сам заявил в своем воззвании, что «чувствует себя больше французом, чем евреем», и тем не менее счел себя вправе выступить «от имени всех жителей Европы, исповедующих еврейскую религию». Его воззвание проникнуто гордостью француза в настоящем и еврея в прошлом. «Не как член угнетенного класса, — пишет он, — взываю я к чувству справедливости королей и народов, ибо громко могу сказать: французские евреи наконец вступили в гражданскую жизнь. Как французский гражданин, как друг человечества, выступаю я для защиты правого дела тех, которые своими пороками обязаны жестокой ненависти своих врагов, но своими добродетелями только себе. Вопреки всем пыткам, мукам смерти и ужасам жизни, устояли они против потока времени, смывшего в своем беге народы, религии и века. В то время как от Рима и Греции остались только блестящие воспоминания, еще шевелится народ из нескольких миллионов человек, прошедший сквозь тридцать веков самостоятельной жизни и шестнадцать веков преследований». Автор призывает ближе присмотреться к нации, которую «только несчастие унизило», оценить ее роль во время французской революции и террора, когда «ни одного еврея нельзя было найти ни в рядах террористов», ни в рядах вандейцев, «внесших огонь и меч в одну часть родины». «Пусть новое столетие, — гласит конец воззвания, — откроется этим возвышенным актом освобождения евреев от гнета и унижения, актом полного гражданского уравнения их во всей Европе, как они уже уравнены во Франции и Голландии».
Когда после Люневильского мира заседала в Регенсбурге (1802) «имперская депутация» из представителей австро-германских земель, для распределения раздробленных Бонапартом германских территорий, туда поступила записка от имени «немецкого еврейства» (im Namen der deutschen Judenschaft), поданная вышеупомянутым адвокатом Грундом. В записке указывалось на бедственное положение германских евреев, местами сдавленных
