открыть в 1900 г. Достоевский – великий христианин, «тайновидец духа» –
другая полуправда, открыть которую было не так трудно. Книгу Толстой и
Достоевский до сих пор можно читать с интересом и пользой, но простой
человек – не привыкший к лабиринтам Мережковского – может слишком легко
попасться в сети его софистики, – если, конечно, его с самого начала не
оттолкнут качели геометрических контрастов. С Толстого и Достоевского
начинается переход Мережковского с Запада на Восток, из Европы в Россию, от
99
греческого к христианскому идеалу. Он постоянно умаляет «великого
язычника» Толстого в сравнении с «великим христианином» Достоевским и
повсюду акцентирует мессианскую миссию России. Книга Петр и Алексей
(третья часть Христа и Антихриста), написанная немедленно после Толстого
и Достоевского и опубликованная в 1905 г., – дальнейшее прославление
«русского» и «христианского» дела против западного и языческого духа «Анти-
Христа», воплощенного в Петре Великом.
В 1903 г. «Мережковские» (в это определение включается не только его
жена, но и их друг Д. В. Философов) стали центром «религиозно-
философского» движения. Они основали замечательный ежемесячник Новый
путь, открывший свои страницы символистам и всем новым движениям (Блок и
Белый впервые были напечатаны в Новом пути), и стали душой «религиозно-
философских собраний», главной целью которых было свести культурную часть
православного клира с религиозной частью интеллигенции. Эти собрания были
очень посещаемы и вызывали большой интерес. Здесь обсуждались важнейшие
религиозные и философские вопросы, и это внесло большой вклад в то
изменение атмосферы русской духовной жизни, которое и является темой этой
главы.
В то время Мережковские были на вершине своего славянофильства и
православия: они даже склонялись к религиозному принятию самодержавия. Но
революционный поток отбросил их в сторону левых, и в 1905 г. они заняли
четко революционную позицию. После провала революции Мережковские
эмигрировали в Париж, где опубликовали по-французски сборник гневных
памфлетов Le Tzar et la Rеvolution ( Царь и революция).
Значение Мережковского пошло на убыль. Тот факт, что Мережковский
принял революционную доктрину, не принес ему успеха в кругу
революционеров, так как русский радикализм – даже мистический – не был
заинтересован словесными схемами Мережковского. Среди немногих,
попавших под влияние Мережковских, был террорист Савинков (см. гл. III, 9),
но в его сенсационной исповеди Конь бледный заметно влияние скорее мадам
Мережковской, чем Мережковского.
В 1914 г. Мережковские, как и большинство русских радикалов, были
настроены против войны, но все-таки не стали крайними defaitistes
(пораженцами), а в 1917 г. решительно выступили против Ленина и
большевизма. После большевистского переворота Мережковские продолжали
возлагать надежды на Учредительное собрание и только после его разгона
перестали верить в победу «религиозной» революции. В 1918–1919 гг. они
жили в Петербурге, где мадам Мережковская опубликовала книгу яростно
антибольшевистских стихов (то были дни мягкой или недейственной цензуры)
и написала свой Петербургский дневник. К концу 1919 г. Мережковским
удалось бежать из Советской России; сначала они добрались до Варшавы, где
встретились с Савинковым и стали поддерживать этого известного
авантюриста, объединившегося с Польшей в борьбе против большевиков.
Вскоре, однако, они раскусили предатель скую двойную игру поляков и
переехали в Париж, где опубликовали Власть Антихриста – одну из самых
непримиримых (и истеричных) книг, направленных против большевизма. Там
они и живут, все так же непримиримо настроенные. Мережковский занялся
изучением Египта и, помимо книги афоризмов, написал роман из египетской
жизни Рождение богов, или Тутанкамон на Крите , – но читать все это просто
невозможно.
Не имеет смысла обсуждать многочисленные «философские» сочинения
Мережковского, написанные после Толстого и Достоевского: Гоголь и черт,
100
Пророк русской революции, Не мир, но меч, Больная Россия, статьи о
Лермонтове, Тютчеве и Некрасове и т. д., и т. д. В них Мережковский сохраняет
и даже развивает основную черту своего стиля – неуемную любовь к антитезе.
Ранние его произведения были написаны все-таки в разумной и «аккуратной»
манере, но примерно с 1905 г. в них появилась словесная истерия, из-за
которой их совершенно невозможно читать. Все книги и статьи Мережковского
представляют собой антитезы, которые, раскачиваясь вверх-вниз, взвизгивают
истерическим фальцетом. Истерический стиль появился у Мережковского в тот
момент, когда он осознал себя великим философом и пророком, то есть
примерно в то время, когда его учение окончательно оформилось. Это учение
стилизуется под христианство Третьего завета. Оно утверждает неизбежность
нового откровения и приближения новой религиозной эры. Но мистицизм
Мережковского не конкретно личный, как у Соловьева; он представляет
вселенную как систему взаимосвязанных идей, отраженных в индивидуальных
и материальных символах. Его Христос – абстракция, а не личность. Его
религия основывается не на личном религиозном опыте, а на размышлениях
ума, склонного к симметрии. Если мерить произведения Мережковского
религиозной меркой – они только литература. А если мерить их литературной
меркой, то и плохая литература.
Слава Мережковского за пределами России основана на его романах.
Первый из них – Смерть богов ( Юлиан Отступник, 1896) – самый лучший. Это
совсем не великий роман, вернее, даже и не роман в настоящем смысле слова.
Ему не хватает художественной силы. Но это хорошая популяризация,
замечательный «домашний университет», по-настоящему сумевший
заинтересовать русских читателей античностью. То же можно сказать и про
Леонардо да Винчи, но с некоторыми оговорками. В Юлиане Мережковский
управляет материалом: роман не становится энциклопедией, а Леонардо
переполнен цитатами из всевозможных источников, всяким историческим
хламом, оказавшимся в книге только потому, что Мережковский его знает.
Кроме того, романы обезображены искусственностью навязанных им идей –
обычных грубых антитез Мережковского. И Юлиан, и Леонардо хуже Огненного
ангела Брюсова. Романы ( Петр и Алексей, Александр I, 14 декабря) и пьесы
( Павел I, Романтики) Мережковского на русские темы гораздо ниже по
литературному качеству. Это бесформенные массы сырого (иногда плохо
понятого, всегда плохо истолкованного) материала, с начала до конца
написанного невыносимо истеричным фальцетом и до тошноты пропитанного
искусственными гомункулусами религиозных идей. Мережковский – жертва
идей. Если бы он не старался быть мыслителем, то писал бы хорошие романы
для мальчиков, ибо даже в его худших последних романах всегда есть одна-две
страницы, показывающие, что он умеет описывать события. В скучнейшем
романе 14 декабря есть сцена: мятежные гвардейцы бегут по улице со штыками
наперевес, а офицеры, тоже на бегу, размахивают саблями, все задыхаются от
бега, все захвачены революционным возбуждением, – такая сцена была бы
очень уместна в менее усложненном повествовании.
Подытожим: Мережковскому принадлежит важное место в истории
литературы, потому что более десяти лет (1893–1905) он был наиболее
