который стоял с лицом, белее колпачка на голове.
– Обоих – вон! Во-он попрошайку и этого транжиру, который считает, что я буду кормить всякую портовую шваль!
– Слушаюсь, сэр капитан!
Молодой Генрих и худосочный седой кок повисли на вытянутых руках могучего боцмана. Он, похоже, пронес их по трапу, потому что Генрих, сердце которого зашлось от обиды и страха, земли под собой в эти секунды не чувствовал.
– Сэр капитан, вы сейчас не в духе, умерьте свой гнев… – но попытка помощника остановить наконец-то разъярившегося человека не дала должного результата, скорее наоборот, потому как тут же последовал яростный выкрик капитана:
– Выбей их подальше, чтоб и дорогу на корабль забыли!
Два крепких пинка громадной боцманской ноги, и Генрих с Кохом очутились далеко от трапа «Генерала Гранта», оба распростертыми на пыльной земле. И если молодой Дункель проворно вскочил на ноги, содрогаясь от ярости схватил обломок весла, готовый драться насмерть, то старый кок не встал – пролетев футов десять по воздуху, он грудью ударился о камень… Кто-то из бывших неподалеку моряков поднял Коха – он был еще, видимо, жив – и его куда-то унесли, а на пыльной земле около грязного камня остался лежать смятый белый колпак. Кто-то успел перехватить руку Генриха, который кинулся было с тяжелым обломком вслед за капитаном «Генерала Гранта».
– Это еще не твой час, юнга! – услышал он над головой сочувственный голос, хриплый от морских ветров и соли. – Если хочешь поквитаться – возмужай и наберись сил… Боцман Тумба усердствует хуже преданного цепного пса…
Через месяц, с промежутком в несколько дней, Генрих похоронил на кладбище для нищих сначала корабельного кока Коха, который так и не встал с казенной больничной койки после пинка боцмана Тумбы, потом и старого Хельмута, закопав обоих в чужой африканской земле. Поклявшись отыскать обидчиков и отомстить, он нанялся юнгой на французский военный корабль, пустился в долгое, почти пятилетнее плавание, пока в Мельбурне на горизонте неожиданно не показался американский барк «Генерал Грант», а в памяти всплыли давно услышанные жестокие слова, которые Генрих и сказал теперь в лицо Уильяму Лофлину…
– Нет ничего приятнее в этом мире, чем строгать гроб заклятому врагу! Не так ли, капитан? Ваши слова это, Уильям, ваши! Они вошли в мою память столь же прочно, как образ матери, которая дала мне жизнь! С сознанием этого я покидаю вас и ваш Богом оставленный корабль! У вас еще найдется несколько минут, чтобы самому оценить по достоинству собственную пройденную дорогу! И, быть может, впервые пожалеете, что так мало на этой земле вами когда-то отвергнутой добродетели!
Генрих срезал с пояса ненужный теперь капитану мешочек с деньгами, сказав, что это он берет в уплату жалованья, которого ему не выдали еще и уже никогда на барке не выдадут, спрятал в карман. Потом неспешно прошел к фальшборту, оценивающим взглядом осмотрел гибнущий корабль, остров и промежуток воды между барком и скалой, понял, что путей избавления не много, сильно оттолкнулся и прыгнул в воду, в сторону кормы, чтобы барк, погружаясь, не накрыл его перепутанными снастями.
Когда вынырнул на поверхность и взлетел на крутой волне ввысь, левый борт корабля все еще был виден. Штормовые волны били судно об остров, как голодный человек нетерпеливо бьет вареное яйцо об угол стола, спеша насытиться.
Генрих с невольным ужасом посмотрел на почти отвесную черную скалу, которая с палубы «Генерала Гранта» казалась не такой высокой и страшной, и понял, что если он не сумеет как-то справиться с волной, то будет разбит об эту нерушимую твердь, как случилось только что с огромным барком…
– Майн готт! – взмолился он, мысленно перекрестился и начал отчаянно, но расчетливо и не теряя самообладания, грести к острову.
2
На четвертый только раз Генриху наконец-то повезло. Удачно оказавшись на гребне волны, когда она, ударившись о скалу, вздыбилась и словно невесомую пушинку подняла его на самый верх, он успел всадить большой нож в глубокую трещину, а левой рукой ухватиться за острый выступ и, как земноводный моллюск прильнув всем телом к мокрому камню, повис над кипящей пучиной, которая стремительно и словно в бездну рухнула вниз, чтобы набрать силу для нового титанического разбега и снова обрушиться на неприступную скалу…
Едва отфыркался после круговерти в морской пене и вдохнул полной грудью, как очередная волна достала его, захлестнула бесчисленными гибкими щупальцами, пытаясь оторвать от спасительного клочка земли. Неожиданно Генрих вскрикнул – совсем рядом, буквально в пяти футах от него, и тоже в вертикальном положении встал из пучины усатый офицер с широко раскрытыми глазами и с распахнутым ртом, словно офицер увидел знакомого по барку человека, и захотел крикнуть спасительный призыв «Помоги-ите!» – но тут волна упала к подножью скалы, унося с собой тело несчастного человека…
«Всевышний, не погуби!» – молился Генрих, забыв в эту страшную минуту, что и сам несет в душе страшный грех – смерть невинного солдата там, в трюме, около проклятых ящиков со слитками, которые теперь уже не достанутся никому… Генрих повернул голову вправо, осмотрел обрыв. В десятке футов в береговом откосе пролегла глубокая извилистая расщелина – если удастся добраться до нее, то по этой расщелине он сумеет вскарабкаться на вершину, возможно, что и к жизни, а здесь довольно скоро руки устанут и море с неутолимой жадностью примет и его, как только что проглотило молодого офицера.
«Не спеши! Только не спеши!» – уговаривал сам себя Генрих. По нарастающему реву за спиной угадывал приближение волны, прижимался к холодному камню, чтобы вода не оторвала и не закрутила в бешенном водовороте у подножья… Несколько раз срываясь, пальцами ног все же нащупал неровности, чуть ослабил усилие на левую руку, дюйм за дюймом прощупал стену правее ножа, чтобы убедиться в надежности новой опоры. «Кажется, можно рискнуть, – подумал Генрих и глазами впился в маленькую торчащую чуть вверх ступеньку на камне. – Ну-у, держись, другого случая уйти от смерти уже не будет…» – Сжав рукоятку, с ловкостью фокусника перекинул левую руку, ухватился за ступеньку, подергал, проверяя, можно ли на нее надеяться, потом приналег, убедился, и только после этого вытащил нож, переместился правой рукой по трещине. Резиновый мешок с десятком сухарей и фляга с пресной водой висели на поясе за спиной, как и накопленные покойным теперь капитаном Уильямом Лофлином фунты и шиллинги в кармане, и не мешали ему – по давнему, еще в юнгах от бывалого капитана услышанному совету всякий раз, когда начинался шторм, Генрих вешал
