телеканалам и собирая деньги в поддержку SIL, который, по ее словам, помогал «дикарям» стать «цивилизованными» и «образованными».
Согласно некоторым источникам, SIL получал финансирование из благотворительных организаций Рокфеллеров. Основатель династии Джон Д. Рокфеллер создал Standard Oil, которая позже разделилась на крупные компании, такие как Chevron, Exxon и Mobil[61].
Рольдос показался мне человеком, который выбрал для себя путь, проложенный Торрихосом. Оба противостояли самой могущественной в мире силе. Торрихос хотел вернуть Панамский канал, в то время как крайне националистическая позиция Рольдоса по нефти угрожала самым влиятельным в мире компаниям. Как и Торрихос, Рольдос не был коммунистом, но он отстаивал право своей страны самостоятельно решать свою судьбу. И, опять же, как с Торрихосом, эксперты предрекали, что крупный бизнес и Вашингтон ни при каких условиях не потерпят Рольдоса в качестве президента и, если его выберут, его ждет та же участь, что Арбенса в Гватемале и Альенде в Чили.
На мой взгляд, эти две личности, объединив усилия, вполне могли возглавить новое движение в политике Латинской Америки, и это движение стало бы фундаментом для изменений, которые повлияют на все страны нашей планеты. Это не Кастро и не Каддафи. Они не связаны ни с Россией, ни с Китаем, ни с международным социалистическим движением, как Альенде. Это популярные, умные, харизматичные лидеры, отличавшиеся прагматизмом, а не догматизмом. Националисты, но не антиамериканисты. Если корпоратократия была создана тремя силами – крупными корпорациями, международными банками и правительствами, вступившими с ними в сговор, – Рольдос и Торрихос могли бы исключить правительственный сговор из этого уравнения.
Значительную роль в предвыборной программе Рольдоса играла так называемая углеводородная политика. В основе этой политики лежала идея о том, что самый ценный потенциальный ресурс Эквадора – углеводород и что любая эксплуатация этого ресурса должна приносить значительную выгоду максимальному проценту населения. Рольдос твердо верил в обязанность государства помогать бедным и обездоленным. Он выразил надежду, что углеводородную политику можно использовать как движущий фактор социальной реформы. Однако ему приходилось действовать крайне осторожно, поскольку он знал, что в Эквадоре – как во многих других странах – его не изберут без поддержки хотя бы некоторых влиятельных семей и, даже если он победит на выборах без них, его программы никогда не будут реализованы без их содействия.
Лично я был рад тому, что Картер находится в Белом доме в это решающее время. Несмотря на давление со стороны Texaco и других нефтяных компаний, Вашингтон старался не вмешиваться в ситуацию. Я прекрасно понимаю, что это было бы невозможно при любой другой администрации, республиканской или демократической.
Как мне кажется, именно углеводородная политика убедила эквадорцев посадить Хайме Рольдоса в Президентский дворец в Кито – своего первого демократически избранного президента после долгой череды диктаторов. Основные принципы своей политики он обозначил в инаугурационной речи 10 августа 1979 года:
Мы должны предпринять эффективные меры, чтобы защитить энергетические ресурсы нашей страны. Правительство обязано поддерживать диверсификацию экспорта и не терять экономической самостоятельности… Наши решения будут продиктованы исключительно национальными интересами и отстаиванием наших суверенных прав.
Став президентом, Рольдос взялся за Texaco, поскольку к тому времени компания стала основным игроком на нефтяной арене. Отношения были, мягко говоря, непростые. Нефтяной гигант не доверял новому президенту и не хотел участвовать в какой-либо политике, создающей новый прецедент. Он прекрасно понимал, что подобная политика может стать примером для других стран.
Речь главного советника Рольдоса Хосе Карвахаля, подытожила позицию новой администрации:
Если партнер [Texaco] не хочет рисковать и инвестировать в исследования месторождений или осваивать участки нефтяной концессии, другой партнер вправе сделать эти инвестиции и вступить в права в качестве владельца…
Мы считаем, что наши отношения с иностранными компаниями должны быть справедливыми; нам придется проявить твердость, подготовиться к любым видам давления, но ни в коем случае не проявлять страха или комплекса неполноценности в переговорах с ними.
В первый день 1980 года я дал себе обещание. Начиналась новая декада. Через 28 дней мне должно было исполниться 35 лет. Я принял решение в течение следующего года коренным образом изменить свою жизнь и в будущем брать пример с современных героев, таких как Хайме Рольдос и Омар Торрихос.
Более того, за несколько месяцев до этого произошло совершенно невообразимое событие. С точки зрения прибыли компании Бруно был самым успешным президентом в истории MAIN. Тем не менее внезапно и без предупреждений Мак Холл уволил его.
Глава 27. Я ухожу
Когда Мак Холл уволил Бруно, это произвело эффект землетрясения в MAIN. Вызвало смятение и разлад во всей компании. У Бруно было немало врагов, но даже некоторые из них встревожились. Многим сотрудникам мотив был совершенно ясен – зависть. Во время обсуждений за обеденным столом или у кофейного автомата поговаривали, что Холл боялся этого человека, который был на пятнадцать лет младше его и сумел вывести компанию на небывалый уровень прибыли.
– Холл не позволил Бруно насладиться успехом, – сказал один из сотрудников. – Он наверняка понимал, что в скором времени Бруно возглавит компанию и отправит старика на пенсию.
Будто в подтверждение этих теорий Холл назначил новым президентом Пола Придди. Пол много лет занимал пост вице-президента MAIN, отличался добродушием и был инженером до мозга костей. На мой взгляд, этот заурядный, безотказный человек будет выполнять любые прихоти председателя и никогда не станет угрожать ему своими блестящими достижениями, принося компании фантастическую прибыль. И мое мнение разделяли многие.
На меня уход Бруно произвел удручающее впечатление. Он был моим личным наставником и ключевой фигурой нашей международной работы. Придди, напротив, занимался деятельностью компании в Соединенных Штатах и практически ничего не знал об истинных задачах нашей заграничной работы. Я даже задумался, не собирается ли компания изменить свою политику. Я позвонил Бруно домой и нашел его в весьма философском расположении духа.
– Что я могу тебе сказать, Джон? Он и сам прекрасно понимал, что повода у него нет, – сказал он про Холла, – так что я потребовал очень щедрую компенсацию и получил ее. Мак контролирует значительную часть голосующих акций, и, раз он принял решение, я не могу на него повлиять.
Бруно намекнул, что рассматривает несколько предложений на высокие должности в международных банках, которые были нашими клиентами.
Я спросил его, что он посоветует мне.
– Смотри в оба, – сказал он. – Мак Холл потерял связь с реальностью, но никто ему этого не скажет, особенно теперь, после того что он сделал со мной.
В конце марта 1980
