Она посмотрела на камень еще более внимательно. Драгоценные камни мерцали на фоне матовой поверхности со слабо вырезанными причудливыми линиями и словно ускользающими структурами.
— Или это целебный камень? Обожаю инь и ян. Дома у меня есть тибетская курильница.
Стефенсон подошел к ней, и она показала ему на подставки.
— Я действительно высоко ценю Явленского, — сказала она, — но у меня дома такие скучные книжные полки. А часть этих вещей неплохо бы на них смотрелась. В качестве украшений. А этот камень и вправду очень красивый. Он вызывает у меня ассоциации с теплыми источниками и китайским массажем на горячих камнях.
— Вот как? Никаких проблем. Выбирайте все, что хотите, Ги Ги, мы оплатим все расходы. Выбирайте все, что угодно.
ГГ поблагодарила и повернулась к продавцу.
— Что это такое? Это действительно произведение искусства? Или это окаменелость?
Они вместе посмотрели на камень.
— Нет, я не знаю, что это такое. Это… я должен спросить владельца, — сказал продавец. — Вы можете прийти на следующей неделе?
— Нет, я хочу узнать это сейчас, — ответила она.
Стефенсон подошел к молодому человеку и сказал ему очень тихо:
— Разве вы не в курсе? Специальный заказ от мистера Чарльза.
Молодой человек тронул узел галстука и просиял.
— Разумеется. Теперь я понимаю, извините. Я немедленно попытаюсь позвонить владельцу, — с этими словами он исчез в задней комнате.
— Вы слишком щедры, — обратилась ГГ к Стефенсону. — Я этого не заслуживаю.
— Не смешите.
ГГ улыбнулась.
— Я с удовольствием возьму две картины из витрины, — сказала она. — И эти украшения, или как их там. Плюс красивый камень, разумеется.
— Конечно. Отлично.
В ту же минуту в галерею вошло двое мужчин в длинных пальто. Они мельком посмотрели на Стефенсона и прошли к картинам в самой задней комнате. Он проводил их взглядом, пока продавец говорил по телефону. ГГ стояла в нескольких метрах от него и тихо напевала какую-то мелодию. Вскоре он понял, что это заставка к фильму «Bringing up father»[36].
— Хорошо, — сказал продавец, вернувшись. — Извините. Владелец просил передать, что украшения и камни принадлежали коллекции одного антиквара в Швеции в маленьком городке под названием Мальмо.
— Мальмё, да, конечно, — сказала ГГ.
— Владелец этих предметов только что скончался, мы купили их и привезли сюда. На самом деле это все, что мы о них знаем.
ГГ кивнула, и продавец протянул ей листок бумаги с информацией о картинах Явленского.
— Прекрасно, — отозвалась она. — Я сразу беру все с собой. Заверните, пожалуйста.
Продавец окинул ее взглядом.
— Разумеется, я дам указание, чтобы эти вещи прислали вам на дом, — предложил он.
— Я хочу взять их с собой сейчас. Я обычно всегда так делаю в «Парке-Бернет». К тому же у них очень стильные служащие.
— Мне жаль, — нервно улыбнулся продавец, — но, увы, это не «Парке-Бернет»… Мне понадобится примерно день, чтобы упаковать ваши покупки надлежащим образом.
— А вы уверены в том, что нельзя все сделать прямо сейчас? — вмешался Стефенсон.
— Завтра я буду делать перестановку мебели, — прервала их ГГ. — И мне необходимо иметь эти вещи под рукой. Я хочу немедленно взять их с собой.
Продавец опять смерил их взглядом. ГГ по-прежнему оставалась в солнечных очках.
— Рекомендую вам поступить так, как того желает дама, — вежливо произнес Стефенсон и попросил шариковую ручку.
На визитной карточке он отчетливо написал:
THIS IS GRETA GARBO![37]
И тихо спросил:
— Разве мистер Чарльз не дал вам четких указаний?
Продавец не ответил на вопрос, а только прочел имя на бумаге.
— А кто это? — спросил он громко, помахав листком.
Затем рассмеялся и кивнул.
— Конечно, — сказал он, — я все устрою.
Тем временем двое мужчин в пальто вышли, не поздоровавшись и не попрощавшись. Стефенсон видел, как они перешли улицу по переходу и затем двинулись в западном направлении по другой стороне 60-й улицы.
Вскоре литографии были тщательно упакованы, и продавец, завернув камень и украшения в светло-розовую вату, положил их в несколько картонок.
— Прекрасно, — сказал Стефенсон, — благодарю вас.
— Подождите, — сказал продавец, когда они пошли к выходу, — вот ваша квитанция.
— Не надо никаких квитанций, — бросил ему Стефенсон, и они вышли на улицу. — Все вопросы к мистеру Чарльзу.
— Но… — послышался голос продавца из галереи.
— Бог с ним, пойдемте, — сказала ГГ своему спутнику.
Вскоре они дошли до следующего перекрестка, а потом еще до одного.
— Ваш начальник проявил неслыханную щедрость, — сказала она, закуривая сигарету. — Такие красивые и дорогие подарки. А ничего, если вы…?
— Вовсе нет. Позвольте.
Она отдала ему свертки и пакеты, а сама положила руки в карманы тренча.
Они долго шли в молчании.
— Я хочу сюда зайти, — сказала она.
Они дошли до Пятой авеню и свернули на юг, пока не оказались прямо перед церковью Святого Фомы.
— Так красиво. Я ненадолго.
Они вошли. Он крепко прижимал свертки к груди, чтобы не уронить их, пока они рассматривали все крестовые своды и красочные оконные витражи. Когда они остановились перед настенным украшением в одном из боковых хоров, она достала из внутреннего кармана металлическую фляжку. Она увидела, что он это заметил.
— Это глинтвейн, — пояснила она, — но не обычный, а белый.
Она протянула ему фляжку, и он сделал два глотка. Спирт был сладкий и необычайно крепкий. Затем она сделала еще три глотка.
— Все, теперь мы можем уходить, — сказала она.
Вскоре они снова вышли на резкий дневной свет.
Когда они опять пошли дальше прогулочным шагом, на противоположном тротуаре Стефенсон заметил двух мужчин в пальто. Они все двигались в одном направлении.
Когда он посмотрел в следующий раз, мужчин уже не было.
Они повернули и опять пошли по Пятой авеню, теперь до 59-й улицы. Они долго ждали зеленый свет на перекрестке у гостиницы «Плаза», но в конце концов перешли дорогу и оказались среди зеленых насаждений Центрального парка. Она вновь начала напевать, и вскоре они подошли к пруду, где было по колено воды и несколько мальчишек спускали на воду деревянные лодки.
Она поднялась на склон рядом с прудом, села на корточки и принялась собирать розовые тюльпаны.
— Но, Ги Ги, — сказал Стефенсон, — здесь же нельзя собирать цветы.
— Нельзя, — отозвалась она, кашлянув, — но мне можно.
Она продолжала собирать тюльпаны, а он смотрел по сторонам, нет ли поблизости охранника.
Наконец она была готова, и они по тропинке дошли до деревьев рядом с большой развилкой. В киоске каждый купил себе горячую сосиску и чашку кофе. На аллее, ведущей в западную часть парка, они сели на скамейку под одним из белых кленов.
И тут к ним подошли двое мужчин. Стефенсон едва успел заметить, что на обоих были длинные пальто, как они сказали:
— Давай все.
Стефенсон увидел, что один из мужчин, который был повыше и с узким лицом, вынул нож.
— Отдайте им все, — велел Стефенсон, и она осторожно положила завернутые картины и коробки на гальку перед скамейкой.
— Хорошо, — сказал мужчина с ножом, — очень хорошо. А теперь ни звука.
— Конечно, — отозвался Стефенсон.
Когда второй мужчина наклонился вперед, чтобы взять свертки, Стефенсон поднял ногу и ударил его в лицо, одновременно рукавом пальто выбив у него из руки нож. Нож со звоном упал на землю.
Стефенсон выпрямился и ударил высокого мужчину прямо в подбородок так, что тот упал на землю.
Оба мужчины побежали; полы их пальто развевались по ветру.
— Посмотрите, — сказала она.
Они обнаружили, что не хватает одной из картин.
— Как жаль, — сказала она, поднимая другую картину. — Они так хорошо смотрелись вместе.
Они встали со скамейки, отряхнулись, и он заметил, что она плачет.
— Какие идиоты, — сказал он. — Они прошли за нами что-то около двадцати кварталов. Надо бы заявить об этом в полицию.
— Нет, нет, — всхлипнула она.
Он слегка похлопал ее по плечу.
— Я провожу вас домой, мисс Ги.
— Не надо.
— Нет, надо. А что, если эти двое опять станут вас преследовать?
Они немного постояли, пока она не начала успокаиваться.
— Только не полиция, — сказала она. — Только не полиция, тогда это появится во всех завтрашних газетах. Во всех газетах. Во всем мире…
Она еще немного поплакала, а потом подала знак рукой.
Они пошли прямо по огороженной лужайке и через какое-то время вернулись на Пятую авеню.
— Нам было так хорошо, — сказала она, и он быстро пробормотал что-то в ответ, оглядываясь через плечо.
