XVIII уже готовится к возвращению из эмиграции.
— И вы боитесь, господин префект, что нас вскоре ожидают неприятные хлопоты?
— Совершенно верно, особенно в этом департаменте.
Каволо был только преданным слугой, лишенным политической гибкости и не знающим, что такое неповиновение. Он даже не мог подумать, что его префект уже завязал «сердечные» отношения с руководителями шуанов. Не было случайностью или проявлением трусости то, что солдаты не приняли боя с отрядом Ландро. Также втайне вандейские генералы обещали «поставить воинственного шевалье на место». Они заявили, что его отряд незначителен и не представляет опасности. Что касается Нуе, то не стоит беспокоиться, он «образец дисциплинированного воина» и в эту историю был втянут случайно. В штабе роялистов уже начались раздоры. Грядущее возвращение короля разжигало аппетиты. Началась борьба за будущие чины, и потребовались письменные свидетельства то ли действительных, то ли мнимых заслуг. Некоторые были отстранены от дележа пирога и с готовностью бросились предупредить дю Ландро, что «его принесли в жертву политическим амбициям». Они увидели плохо выбритого, равнодушного человека с бутылкой вина в руке. Они ожидали взрыва, но были свидетелями только вялого пожатия плечами. К вечеру, немного протрезвев, но все еще мрачный и угрюмый, он говорил Десланду:
— Вот в чем наша ошибка, мы никогда не умели идти в ногу, не подчинялись одному вождю. Каждый тянул одеяло на себя. Сейчас все это общество бросится в Париж требовать должностей, званий, орденов. Они будут выдавать себя за верных слуг короля. Они будут присваивать себе дела тех, кто погиб здесь, родом из других провинций или был в эмиграции.
Форестьер добавил свою щепотку соли на его рану:
— Малыш, разве так можно? Я узнал о твоем возвращении от соседей. Ты забыл, где я живу?
— Дорогой наставник, вы знаете, какое я питаю к вам уважение, но у меня были сложности в отношениях с законом. Кроме того, я был не в настроении.
— Ты не мог даже написать? Одно письмо, Юбер, не отняло бы у тебя много времени.
— А что я мог написать? Что я остаюсь к вам привязан? Вы и так это знаете.
— Мы часто вспоминали тебя с мадам Сурди. Она также обижается на тебя. Как она постарела, бедняжка!
— Вы тоже не помолодели, наставник. Вот уже и согнулись. Возраст есть возраст.
— А ты все такой же!
— Я еще хуже, возможно, меня скоро арестуют.
— Поговорим серьезно, Юбер. Почему ты остался в стороне, ты ведь прекрасно начал?
— Я ем, пью, сплю, я… потом, девицы меня не забывают, в общем, я отдыхаю.
— Поезжай в Париж. Представься его величеству Людовику XVIII. Предъяви свои права, свои заслуги.
— Какие, дорогой воспитатель? Что был сыном эмигранта? Или что из-за верности своему слову задержал возвращение Бурбонов на трон? Небогатый выбор.
— Да, своим выступлением в Пузоже ты ускорил это возвращение. Напугал всех в префектуре, правительственных агентов и остатки преданных им войск. Его величество это оценит…
— Спасибо за совет.
Он «заржал», и Форестьер спросил с досадой:
— Что тебя так рассмешило?
— Вы, и все же я вами восхищаюсь. Я удивляюсь тому, как это вы так быстро и так правильно разбираетесь в величествах, которые нами правят.
— Ты все еще упрекаешь меня за мое место мирового судьи?
— Я сам был в Почетной гвардии.
— Юбер, я хочу, чтобы ты знал. Я никогда не изменял своим убеждениям. Я вступил в движение. Ла Рошжаклен посчитал, что я слишком стар для войны, но назначил меня главным комиссаром по снабжению. Я надеюсь, что был полезен.
— И кого вы снабжали и чем?
— Слава Богу, король нас опередил, и наши усилия не понадобились.
Скоро стало известно, что войска в Туре были распущены, в том числе и третий полк Почетной гвардии генерала Сегюра. Что оставшиеся части угрюмо кричали «Да здравствует король!» и меняли кокарды. Офицеры, получившие половинное содержание, ветераны и «марии-луизы», калеки и недолечившиеся раненые возвратились по домам. Многие лица ужасали пустыми глазницами, кожа обтягивала кости без мяса, казалось, они вернулись из ада. Это была оборотная сторона торжественных богослужений, которые проводились в храмах, цена триумфальных арок, выросших в городах, а иногда даже и в деревнях. Самые знатные господа, офицеры прошлых войн отправились в Париж — рассказывать о своих заслугах перед троном. Все они были полковниками или генералами королевской армии. Революция их разорила. Они были единственными выжившими из семей, истребленных «Адскими колоннами», утопленных Каррьером в водах Луары или попавших под нож машины доктора Гильотена. Они толпились у трона, донимая Людовика XVIII своими прошениями. Невеселые предположения дю Ландро сбывались, и даже чрезмерно.
Сам он не просил ничего, жил в Ублоньер, не ездил по соседним замкам, никого не посещал и у себя никого не принимал, кроме солдат, возвращавшихся по домам. Он предоставлял им ночлег и слушал их истории, впрочем, почти во всем одинаковые, похожие своим героизмом и бесхитростностью. Каждый день он совершал часовую прогулку по окрестностям, после чего, как в армии, сам, никого не подпуская, ухаживал за Тримбаль, давал ей овса, поил водой, которую приносил из источника в глубине сада. Иногда, после обеда, он стрелял зайца или куропатку «для разнообразия стола», но никогда не пересекал границы своих владений.
— Иначе я могу встретить эту сволочь Ажерона! — говорил он.
Потом он читал, покуривая глиняную трубку. Прикуривал от уголька, достав его из камина щипцами, и, закрыв глаза, медленно выпускал дым кольцами — ни дать, ни взять, дремлющий лев. Десланд сам возложил на себя обязанности управляющего и ходил по фермам, принадлежавшим шевалье, занимался покупкой скота и птицы, ездил с крестьянами на ярмарку.
Однажды, в конце марта 1815 года, вернувшись из Эрбье, он влетел в дом, как смерч:
— Ты знаешь, что я узнал, шевалье? Наполеон вернулся с острова Эльба! Он пересек всю Францию. Войска, которые послали против него, подняли шапки на штыки. Он уже вошел в Париж. Людовик XVIII снова уехал за границу.
— Хорошо сыграно!
— И это все, что ты можешь оказать?
— Нет, брат мой, конечно, нет. Я еще могу сказать, что снова начнется война как внутри страны, так и на ее границах. И наши блистательные принцы посчитают своим долгом в знак примирения и из чистой трусости сдать оружие в Бретани и в Вандее. К счастью, раньше их не слушали.
— И что будем делать мы?
— Этот вопрос могут задавать себе люди на площади, но не мы! Ты думаешь, что нас оставят на свободе? Хотя я говорю только о себе. Держу пари, что префект уже опять достал свою
