на место, буквально из конца в конец страны. Встретил тут человека, который в десятый раз — и все по делу! — проезжает эту дорогу. Выходит, что он не раз обогнул Землю по экватору.
Никто столько не ездил. Может быть, никто столько и не сделал, сколько довелось нашему поколению.
31 августа
Тихонько, о осторожностью, пробираемся вдоль берега Байкала. Дорога вырублена в скале и в точности повторяет изгибы берега. Справа над нами почти отвесные, почти голые скалы, слева и внизу — белесая вода. Вблизи она необыкновенно прозрачная, дно видишь так отчетливо, как сквозь увеличительное стекло. Другого берега не видно нигде — море! Много тоннелей (кто-то сказал — 60). В тоннелях — кромешный, чернее всякой ночи, мрак. Кое-где в стенах тоннеля прорублены окна, выходящие на озеро. Как из крепости.
Тоннели хорошо охраняются. Кто-то из наших умников, а может — ребенок, бросил к ногам часового ракетницу. Состав был остановлен.
Станция. Прямо над дорогой, метров на 30 выше, на укрепленной цементом скале, прилепились две двухоконные избушки и еще две-три совершенно игрушечные постройки. Немного повыше, на крутом склоне горы, — небольшой пласт вспаханного поля. Еще выше — лес.
Разговариваем с хозяйкой одного из этих жилищ.
— Как вы тут живете?
— Ничего, живем.
Оказывается, шматок вспаханного поля называется огородом, а в одной из тамошних крошечных построек живет и корова. От железнодорожных путей ведет к этой своеобразной усадьбе деревянная крутая лестница.
— Где же пасется ваша корова?
— Там.
Жест рукой в сторону склонов, на которые может взобраться разве что альпинист со специальным снаряжением.
— Как же она там ходит?
— А чего ей не ходить? Ходит.
— Где же вы сено берете?
— Там же.
— Что там еще есть?
— Тайга непроходимая.
— А дороги?
— Дорог нет. Говорят, где-то наверху строят дорогу, да бог ее знает, где там она!
— Через тоннели вы не ходите?
— А что там делать?
— Значит, вы никуда и не выходите отсюда?
— Куда нам ходить? Не ходим.
— Рыба есть у вас?
— У нас нет. Там где-то есть, а у нас нет.
И так далее. Ничего нет. Никуда не ходим. Справа горы, слева Байкал, впереди и позади — охраняемые тоннели. Но живут люди и почему-то не жалуются. Молодец Человек!
— Бывают ли здесь обвалы? — интересовались мы у той же хозяйки.
— Чего? — переспросила она.
— Обвалы скал.
— Обвалы? Сколько хотите.
Еще и это вдобавок!
А на вид горы спокойные, как воды Байкала.
Над Байкалом барражируют чайки, промышляют рыбу у самого берега альбатросы, утки целыми стаями перелетают с места на место, торопливо махая крылышками. Но смотреть надо и направо, на скалу в которой выдолблена дорога, это прекрасное и необходимое сооружение. Какой труд — и, наверно, не без жертв! Какое терпение — и вряд ли хорошо вознагражденное! Какое величие коллективного человеческого труда!
Эта дорога, ее история, все больше интересует меня, и Лена тоже несколько раз спрашивала о ней. Обязательно надо будет разузнать. Был в жизни нашего народа большой подвиг, о котором я ничего не знаю, и это обидно.
Горные реки настолько чисты и прозрачны, что каждый камушек на дне виден и под такой водой — красив, как драгоценность.
День на исходе, а мы все едем вдоль берега Байкала. Попробовали полукопченого байкальского омуля. Не оценили.
3 сентября
День победы над Японией и день наших с Леной тревог. Прямо с утра она тихонько пожаловалась:
— Я чем-то сильно отравилась.
Не отодвигая плащ-палатки, она достала из-под койки свой небольшой, всех удивляющий деревянный тазик и очень долго сидела, склонившись над ним. Поезд шел на большой скорости, вагон кидало из стороны в сторону, и Лена, вдруг обессилевшая, поникшая, тоже раскачивалась над тазиком.
6 сентября
На совете женщин признано, что Лена беременна. Но все считают, что так, как с нею, ни с кем не бывает — слишком уж беспрерывно ее тошнит. И уже ставят диагноз: видимо, ненормальная беременность, видимо, нельзя рожать.
Лена страшно перепугалась, и от этого ей стало, по-моему, еще хуже. Мне очень жаль ее и больно вместе с нею, но я не могу принять на себя ее муки и не могу облегчить их. Никогда не думал, что так мучительно для другого человека начинается жизнь каждого из нас.
Сама женщина, прежде чем родить, становится ребенком. Съесть ей хочется обязательно то, чего нет поблизости, или то, что увидит у соседей. Капризничать она тоже может, как ребенок, и логика у нее часто приближается к детской.
И ничего не хочется записывать, не получается никаких записей. Почему-то стыдно держать в руках этот неуместный карандаш. Да и слова все не те. Они почти ничего не выражают.
12 сентября
Было плохое и хорошее. После того как проехали по грандиозному мосту через Амур и повосхищались видом ночного тысячеглазого Хабаровска, на станциях появились помидоры и арбузы, что обрадовало моего дорогого ребенка. Правда, у нас очень мало денег.
Нас привезли 7 числа на пересыльный пункт поблизости от Владивостока. Огромная казарма с двухъярусными нарами, заселенная людьми очень плотно. Духота, крики и плач детей. На лестнице между этажами снизу доверху, на каждой ступеньке, выставлены примусы. Чад, гарь, шум. На улице — печки, и у каждой из них полдюжины хозяек. Пробиться не просто.
Лена первые дни чувствовала себя сносно, даже постирала в своем тазике белье. Полоскать ходила на речку. Все там было хорошо, кроме одного:
— Вдоль всего берега сидят солдаты и смотрят, как мы стираем и полощем. Просто неудобно. Ну чего они, в
