общества. Вручая презент, курьеру лишь нужно пояснить на словах: «Начните с третьей главы. Именно с нее». Укушенный змеей интриги объект, не теряя ни секунды, поступит именно так. Там же, в одном из первых абзацев, вкраплен постмодернистский пассаж, сторонним лицом не прочитываемый, зато мгновенно постигаемый «читателем», под кого и состряпан. Тело послания – в этом абзаце, венчаемом неочевидной сноской, в каких главах продолжение. Изобличить же всю заумь дано лишь профессиональному редактору, случись он сверится с оригиналом…
– Отнюдь не безупречно, – бросил резонерскую ремарку Фурсов, – хотя бы потому, что отсыл к третьей главе может не сработать. Как бы в посольскую библиотеку вашу «Экспансию» не сдал, а чего доброго – в утиль…
– Не в его ситуации, сидя на пороховой бочке в кафтане посланца свободного мира, явно с чужого плеча. Нервы, как тетива, напряжены, – возразил раскрасневшийся после народного «снадобья» Биренбойм.
Здесь Фурсов отвлекся, нечто лихорадочно перебирая в уме. Будто узрев корень, медленно поднял глаза.
– Получается, мы должны изготовить еще один сигнальный экземпляр…
– Необязательно, если подобрать ту же бумагу и аккуратно расшить и сшить, – подсказал Биренбойм.
– Вряд ли получится. Между тем новый экземпляр – очередной аврал на залегшей на дно подлодке, с привлечением доброго десятка случайных лиц!
– Такова доля шпиона – извечного раба обстоятельств, где сантехника, а где гинеколога человеческой глупости, – развел руками Биренбойм.
Какое-то время моссадовец баловался мимикой, казалось, «набивая табачок» в очередное ЦУ. Шевелящиеся губы, скулы, будто испытывали мысль-заначку на состоятельность, в конце концов озвучив:
– Думаю, вам следует выпустить Черепанова – на контакт-другой с Розенбергом. Лишь вернув Черепанова в лоно проекта, сохраним нашу сделку в тайне. Розенберг, вне сомнения, нарядит подполковника «разобраться» с ГКЭС и, прознав о «ложной тревоге», зажжет координатору зеленый. Последний же сбросит с курьера «ошейник»…
– Путано что-то… – засомневался чекист, – и крайне ненадежно. Где гарантия, что Черепанов не выболтает или не даст деру через лаз, прокопанный из корпункта?
– А вы его убедите, внушив надежду переквалифицировать уголовную статью, а то и амнистировать, – предложил, само озорство, осоловевший Биренбойм. – К тому же, что вам, что нам, он впредь без толку, отработанный материал. Пусть бежит хоть куда. Убежден, молчать будет…
Черты Фурсова застыли, передавая изумление с примесью протеста, и, казалось, он подыскивает для отповеди слова.
– Уж позвольте нам решать, кто отработан, а кто нет! – бросился чекист на защиту расстрельного, зато родных затылков коридора. – Приберегите оценки для своих, вот, что вам скажу!
Настал черед Биренбойма вспомнить о долге патриота своих палестин, но, как и Фурсов, между делом, без россыпи мурашек. Перед ним приоткрылось, какую должностную халатность он допустил. В азарте схватки за свое детище, вылупившееся из шпионского яйца на две трети волею фортуны и лишь на треть – как производное его амбиций и таланта, он рефлекторно, в угоду результату, пожертвовал «Стариком», даже не попытавшись его у заговорщиков выменять.
Дело здесь не в коварном сбое памяти, самой неверной «женщины» на свете, и временной цейтнот – не оправдание. Ответ, точно мокрые ползунки ребенка, прозаичен: «Старик» в кардинально преобразившуюся комбинацию не вписывался, в первую очередь, как звено, исчерпавшее себя, хоть и не полностью. Завис один-единственный аккорд: настроить должным образом и снарядить в дорогу дальнюю инженера. Между тем именно в этом, уже просматриваемом финале крылось противоречие, малопросчитываемое на предмет развития. Ведь проведав суть сделки, заключаемой «Моссадом» и заговорщиками, «Старик» мог, в силу своих уникальных полномочий, командами Центра пренебречь, посчитав их оторванными от реальности или плодом искусной провокации чекистов. Тем самым столь трудно давшуюся операцию затормозить, а то и порушить.
Ко всему прочему, Шахар Нево в багдадском проекте изначально приносился в жертву. Схема, слепленная на авось по принципу «вдруг завяжется» (что и произошло), в оригинале игнорировала проблему эвакуации «Старика», как таковую. До нее не столько не дошли руки, сколько Биренбойм не видел способа отъезда вообще. Реального-то опыта у «Моссада» по России – шиш с маслом, а возможностей – и того меньше. В известной степени потому, что границы в СССР по-прежнему на амбарном замке. На велосипеде, как в Западной Европе, не проскочишь…
Биренбойм ерзал за столом, постепенно представляя себе разнос, который, по возвращении домой, будет ему учинен. Ни директор, ни, тем более, премьер не «проглотят» забвение Шахара, даже не упомянутого в сделке. Более того, заподозрят куратора в двойной игре, невзирая на закрепленные контрактом жизненно важные обретения. Ссылки на драму момента будут отвергнуты на корню. Коль умудрился подвинуть заговорщиков на обязательства, обеспеченные полумиллионным депозитом (сторговались на половине запрошенного), почему ценнейшего агента нет в формуле противовесов? Ведь, по сути, успехом дела, пусть далекого до завершения, ведомство обязано ему. Не просочись Шахар через тернии советской «парковки» с волчьим билетом в один конец и не охмури инженера – оставалось лишь догадываться, как – глава оперотдела продолжал бы метаться от одного бесплодного проекта обуздания Саддама к другому.
Так что крыть законный гнев начальства Биренбойму было нечем. Не посвящать же босса, что операция «Посувалюк» – продукт вселенских амбиций серого кардинала «Моссада», не столь нацелившегося на директорское кресло, как лавры национального героя, о чем втайне мечтал с юных лет. Оттого в свое время он и пролез ужом в Контору, преодолев как комиссованный из армии белобилетник яростное сопротивление системы. Оказалось, для того, чтобы вскоре открыть: режим сверхсекретности, утаивающий от общества даже имя директора, не оставляет и шанса прославиться. Как бы круто он ни взбирался по служебной лестнице, вяло махать боготворящей толпе, купаясь в огнях юпитеров не дано.
Тем не менее юркий, искрометного таланта, но не способный и стометровки пробежать коротышка не оставлял надежд вписать свое имя в анналы истории – назло мутузившим его в детстве соученикам-антисемитам, польским и уральским, армейским сослуживцам, уже одной крови, надсмехавшихся над ним, и, конечно, всех в судьбе женщинам, не отвечавших взаимностью, вследствие чего он так и не завел семью.
Наконец десятью днями ранее пробил его час. Когда, как не в лихую годину, сбрасывают тиранов, провозглашая новых, вламывающихся из-за кулис безвестности кумиров.
Шокирующая невиданной дерзостью, но логически обоснованная авантюра фактически вывела шефа «Моссада» из игры. Понятное дело, не навсегда. Между тем одного дня хватило, чтобы катапультировать Шахара на орбиту начинания, после чего лишь доить фактор инерции, потихоньку втирая Моше Шавиту очки. Но не настолько, чтобы безнаказанно обречь «Старика» на самовывоз…
– Итак, будем закругляться… – Биренбойм устремил на Фурсова свой фирменный, обращенный в торричеллиеву пустоту взгляд. Тот даже встревожился, не стучится ли в дверь моссадовца новый приступ.
– У нас лишь две необъезженные темы, – без всяких акцентов и, тем более, хвори в голосе продолжил серый кардинал, – а именно: гарантии репатриации координатора и согласование текста «воззвания» послу.
Фурсов кивнул,
