друга, будто не решаясь заговорить, а чуть позже – беспорядочно топтаться. В этом маетном околачивании атлетичный, косая сажень в плечах, Фурсов смотрелся комично, Биренбойм же, гуттаперчевый суетный коротышка, был в своей стихии, если не задавал ритм и тон.
С интервалом в несколько секунд подкатили два таксомотора, вызвав у «топтунов» легкую панику. Господа заметались, не зная, кому какое авто занять. Но сообразив, что даже не попрощались, остановились, после чего устремились навстречу.
– На дорожку, очередной личный, грозящий вылиться в традицию вопрос. – Улыбаясь, Фурсов протянул Биренбойму руку.
– Валяйте, особо не опасаясь за прецедент, – невозмутимо отозвался моссадовец. – Мы больше не встретимся, положитесь на опыт старшего по возрасту.
– Извольте тогда. Так вот, что вас подвинуло испытать устройство на себе, невзирая на предостережения? Я же вижу: травма нешуточная. – Фурсов пристально всматривался в Биренбойма. – Между тем ваши спецы привезли точнейшую аппаратуру для измерений…
– Хотите честно? – «Опаленный» нейтронами Дорон не без усилий освободился от хваткой ладони москвича.
– Честно – так честно, – Фурсов кивнул.
– По-другому начальство не соглашалось. Ни в какую… – Во исполнение традиции Биренбойм похлопал чекиста по плечу. Засеменил к ближайшему такси.
По пути в аэропорт Биренбойм пустился в прогнозы. Причем гадал не об исходе операции, а о предполагаемом числе ее потерь. Между тем ломал голову не очень. Список лихо открыл с самого себя, основав раздел «Тяжелораненые», после чего перекинулся на московско-багдадский театр действия.
Сняв рекогносцировку, Дорон ни к чему утешительному не пришел. От ареста Шахара и Розенберга могло спасти одно – крах антигорбачевского заговора, мгновенное и тотальное разорение его гнезда. Лишь так завязывался шанс ускользнуть. Если, конечно, их куратор не придумает нечто, под стать багдадскому проекту, экстраординарное.
Биренбойм при этом своей епархией не ограничился – принялся распутывать невольничью шнур-удавку и дальше. Спустя минуту-другую та с присвистом сомкнулась на шеях Черепанова и Талызина, после чего, хоть и с некоторой заминкой, прибрала в царство теней самого посла.
Удержи заговорщики в ближайший месяц свои позиции, им ничего не оставалось, как троицу отправить к праотцам, дабы возможную утечку купировать. Причем начинать следовало с конца списка – влиятельной, искушенной в интригах мировой политики фигуры, кому несложно все премудрости комбинации «Антигорбачевский заговор – «Моссад» просчитать.
Столкнись «Моссад» с тождественной, угрожающей его устоям проблемой, то действовал бы не менее радикально. С одной только оговоркой: оставил бы в живых своих, понадобься для этого хоть целое состояние. При этом, так или иначе, всю бы цепочку вывел из игры, особо не задумываясь о степени опасности того или иного фигуранта.
Накропав свой мартиролог, серый кардинал сосредоточился на его последней строчке – Посувалюке, вскоре представив, как тому всучат палочку эстафеты «Тель-Авив-Москва-Багдад». Лишь затем его обуяли размышления об итоге начинания. Перебрав все его вершки и корешки, поблекший, но все еще «Золотой Дорон» явственно ощутил: под прессом сообщества тайных сношений послу не устоять. Подчиниться диктату либо наложить руки – вот и весь выбор.
И именно сейчас, когда по прочтении «повестки» посол учует дыхание в спину сразу двух монстров, операция с четверенек встанет на ноги. Ранее же, в оригинальной версии, грешила умозрительностью. Каким бы мощным ни был компромат, Посувалюк рано или поздно рассмотрел бы оба образующих подкоп элемента: кукловод – израильтяне, а материал подметного письма почерпнут из Москвы. Но последнее исключало его участие в заговоре. Зачем ублажать чужого дядю, смертельно рискуя, если компрометирующий источник дома не устранен и, так или иначе, карьере крышка.
Кроме того, эта иезуитская и, вне всяких сомнений, реальная угроза кровной мести… При прежнем раскладе, единственная сулящая послу защиту гавань – родные силовые структуры. Увы, послу суждено узнать: они, по сути, на противной стороне. Крышка захлопнулась!
Биренбойм вдруг застыл, осознав свой очередной «зевок»: «Немедленно известить Москву. Пусть в «повестку» вобьют гарантии о неразглашении копромата на посла. Прошляпил!»
Тем временем следующий на советский военный аэродром Фурсов переводил дух после изнурительных переговоров-притирок. Между тем, в отличие от Биренбойма, исход операции «Посувалюк» его ни в коей мере не занимал. Концы с концами шпионского СП связаны, вводная Агеева – склонить «Моссад» к московскому покрою операции – выполнена. Пусть непредвиденно дорогой ценой – полумиллионным залогом, но об этом должна болеть голова у начальства, как ни диво, почти без колебаний, утвердившего перевод.
«Отстрелялся», он считал, неплохо, на ходу ловко меняя покрышки, а порой и ходовую часть начинания. При этом инструкции босса – в реальном преломлении шпионской случки – либо не сработали, либо потребовали творческого переосмысления. Ведь моссадовец, бесспорный прародитель предприятия, сам то и дело менял курс, обнаруживая в перетаскиваемом от «Моссада» к чекистам одеяле множественные прорехи. Нудная «игра мышцами» сторон в сухом остатке обратилась в паритет – надежный плацдарм для сотрудничества.
Самое любопытное, что о вовлеченности верхушки КГБ в антиправительственный заговор, а точнее, об объективном существовании такового Фурсов впервые услышал от Биренбойма, хотя и был посвящен в несоизмеримо большее число ведомственных секретов. Но, поскольку разведка одним из своих предназначений – центр регулируемой государством дезинформации, то на большую часть фактов, заставлявших усомниться в верности его боссов Горбачеву, смотрел сквозь пальцы. Да и кто он, по большому счету? Где вестовой, а где порученец, пусть высокого ранга…
Кроме того, свою родину СССР Фурсов давно мысленно похоронил, никаких открытий меж тем не сделав. Большевистский режим столь бесхребетно сдал свои позиции, напоследок даже не пукнув, что в его возрождение верилось с трудом. Вокруг чего конспирировать? Разоренного сельского хозяйства, отстающей от Запада на полвека экономики и фактически распоровшейся на национальные лоскуты страны? Кто рискнет принять на свой баланс свалку исторических ошибок и заблуждений? Обитавшему больше на Западе, нежели дома Фурсову любой радикальный, смотрящий в прошлое переворот был абсурден.
При всем том его хозяева, оказалось, думали иначе. Лишь сегодня, с подачи моссадовца соединив пеструю мозаику всевозможных деталей и обстоятельств, он наконец прозрел, убедившись в справедливости изречения «Большое видится издалека». Как ни странно, глаза ему открыл безнадежно случайный, еще недавно немыслимый «компаньон», чьи первоначальные намеки на заговор посчитал вводным, не очень умным тестом на вшивость.
Но самым примечательным было то, что, раскрывая Фурсову большие и малые секреты Конторы, Крючков и Агеев считали его посвященным в суть заговора, как само собой разумеющееся. Тем временем подчиненный буднично, не разгибая спины, «пахал», не думая даже искать параллели. Он, состоявшийся профессионал, еще в истоках шпионской карьеры выбросил из своего словаря местоимение «почему».
Эмиссар минуту-другую «слюнявил» его косвенную, до недавних пор неосознанную, вовлеченность в замышляемый переворот, в конце концов заключив: «Ну всех к лешему! Так и архивариуса из орготдела привлечь можно!»
Затем он мысленно перенесся к моссадовцу, раскрывшему ему глаза на очевидные факты. Поначалу
