— Не волнуйтесь, это особый парк, — успокоил Прошкин, — собираются местные писатели, поэты, музыканты.
— Как интересно! — захлопала в ладоши Надежда.
— Интересно, — согласился Кирилл. — Есть трибуна, чтобы отстоять пролетарскую литературу. Но если почувствуете, что проигрываете (тут софистов немало!), бросайте любые дискуссии и уходите! Не слушайте антисоветскую ложь!
— Где потом мы встречаемся? — спросил Давид.
— Да вон хотя бы у той голубой скамейки при входе. Погуляйте часок.
Прошкин поскакал к Коровину, пересказывать ему недавний разговор с Репринцевой. А московские гости заглянули в парк.
Широкие, окруженные пирамидальными тополями аллеи, скамейки, возле которых группировались люди, в основном молодые, они о чем-то спорили, потом кто-то возвышался над толпой, декламировал стихи. Собственное творение настолько захватывало, что целая вселенная с ее проблемами и горестями исчезала. Оставался только он, бог литературного Олимпа. Остальные внимали ему — кто с трепетом, кто нахмурив брови, недовольный тем, что «божество» его опередило. Если получалось, он читал и второй стих, и третий. Но чаще его «дружески сталкивали» с пьедестала и новый горлопан уже занимал место предыдущего.
— Подойдем ближе, послушаем? — предложила Надежда.
Огромный косматый парень в малиновом пиджаке, встав в позу, отчаянно декламировал:
…Та-ра, та-ра, та-ра!Вот такая игра!Слышали? Спели.Съели? Не успели!!!
— Необыкновенно! — прошептала, чуть не дрожа от восторга, полная девица с толстым слоем пудры и нарумяненными щеками. — Разве он не гений?!
Что ей могли ответить московские гости? Они опоздали, и начала не слышали.
— Это Борис Комаровский, основатель конкурса «Оскольская муза», — продолжала млеть девица. — Не знаете? Из какой деревни вы приехали?
И миролюбиво добавила:
— Приобщитесь к прекрасному. Здесь у нас и футуристы, и символисты, и есть немного нудистов. Надежда хотела поспорить с ней, что все это далеко от марксизма, но вовремя вспомнила предупреждение Прошкина: бросать любые дискуссии и уходить. Вдруг сейчас дама с нарумяненными щеками начнет агитировать против диктатуры пролетариата? Слова-то какие странные: «футуристы», «символисты», «нудисты».
Она подхватила под руки ребят и потащила их по аллее. Повсюду декламировали стишата, пели, аплодировали. Поэты и барды были похожи друг на друга и на Бориса Комаровского. («Интересно, кто они больше — футуристы или нудисты?»). Хоть бы один отбарабанил революционный марш!
— Не интересные джигиты, — скучно зевнул Рустам.
В одном из закутков тоже группа ребят, только они слишком отличаются от других манерами, поведением, выражением глаз. И читающий стихи человек не оглушает криками, не поражает экстравагантностью. Ребята прислушались и… заслушались.
Отговорила роща золотаяБерезовым, веселым языком,И журавли, печально пролетая,Уж не жалеют больше ни о ком.
В стихотворении не было ни одного коммунистического призыва, ни строчки любви к пролетариату. Оно насквозь пропитано лирикой — этой ненавистной буржуазной отрыжкой. Тем не менее, они молча наслаждались! Словно не было табу на все, что противоречит социалистическому реализму.
— Кто это? — в восторге произнесла Надежда.
— Сергей Есенин, — послышался голос позади них. Ребята обернулись и увидели мужчину лет около сорока, светловолосого с приятной, но грустной улыбкой.
— Кто он? — спросил Давид.
— Поэт с большой буквы.
— Пушкина знаю, Маяковского знаю, а его нет, — гневно взмахнул руками Рустам. — Почему так?
— В самом деле, почему? — произнес незнакомец. — В начале двадцатых он являлся одним из самых известных поэтов в Советской России.
— Мы тогда были детьми, — словно оправдываясь, сказал Давид.
— Есенин, — продолжал незнакомец, — устраивал публичные диспуты с Маяковским. И побеждал! Хотя каждый оставался при своем мнении. Он печатался во многих ваших изданиях. А потом его перестали печатать. И, чтобы не исчезнуть из сознания народа как русский поэт, уехал к нам. Живет то в Киеве, то в Белгороде, то в Воронеже.
В это время мужчина начал читать «Письмо к матери». И снова ребята слушали, затаив дыхание.
— Это он сам? — поинтересовалась Надежда у незнакомца.
— Что вы! Обычный чтец. Тот, кто любит настоящую поэзию.
— А почему его перестали у нас печатать? — подозрительно спросил Давид. И, спохватившись, добавил. — Мы из СССР, из Москвы.
— Я понял.
— Откуда? — теперь подозрение охватило и Надежду. Как он мог узнать? Он агент местной разведки? Прислан с целью завербовать их?
— Я год назад, как покинул СССР. Поэтому советских людей узнаю с одного взгляда. А еще по первой профессии я следователь.
— Вы уехали из СССР? — поразилась Погребняк. Она не представляла, как можно променять самую счастливую на свете страну на какую-то другую.
— А как вам удалось?.. — Давид прервался, но было понятно, о чем он хотел спросить: «Как вам удалось сбежать?»
— Я был в командировке в Германии, — начал рассказывать незнакомец, — обсуждался вопрос об экранизации нашего романа. Дорога шла через территорию Российской Империи. Я и остался. Сошел с поезда в Минске и все! Отрезал пути к отступлению.
— Так вы предатель? — воскликнула Надежда. — Идем, ребята, тут разговоров быть не может.
— Подожди! — остановил ее Давид. — Я где-то видел вас. нет, ваш портрет. Вы сказали о романе? Вы написали?..
— «Двенадцать стульев» и «Золотого теленка». Не один, в соавторстве с моим приятелем Ильфом.
— Точно! Я читал. Но теперь они почему-то пропали с прилавков? А я так обожал Остапа Бендера.
— Ясно почему, — скривилась Надежда, — автор сбежал. Да еще роман хотят экранизировать фашисты (он был экранизирован в Германии в 1938 году под названием «13 стульев». - прим. авт.).
— Друзья, не судите меня строго, — почти взмолился собеседник. — Переговоры по экранизации книги вело советское правительство. Ильф не смог приехать в Германию, он ведь еврей. Мало того, немцы настояли, чтобы в титрах не упоминалось его имя. Мне пришлось взять на себя всю организационную часть работы.
— Пусть так, — согласилась Погребняк. — Но из СССР вы все равно сбежали.
— Я бы не уехал. Никогда не уехал, если бы не статьи в прессе о том, что моя сатира перерастает рамки советской легальности. Мне грозил арест. Я это прекрасно понимал, когда оказался в своем родном городе Одесса.
— Одесса принадлежит СССР, — напомнила Надежда.
— Еще один парадокс истории. Как умело разделили народ. Одесса — одно государство, что рядом — уже другое. Ладно бы другое, а то еще обе части единого целого враждуют. Русские враждуют, как в Гражданскую. Так можно дробиться до малого. Что останется от России? Вот уж радуются ее враги.
— Стройте с нами светлое будущее, и мы опять будем вместе, — почти продекламировала Погребняк.
— А если люди здесь не хотят его строить? Если предпочитают просто жить, любить, ходить друг другу в гости? Почему им должно быть отказано в этом праве? И наши персонажи — обычные граждане со своими недостатками. Смешные — да! Так ведь это здорово — посмеяться над собственными пороками.
Может, поэтому вы полюбили Остапа, молодой человек?
— Начинаются антисоветские разговоры, уходим! — подтолкнула ребят Надежда.
— Еще секунду! — взмолился Давид, которому до смерти было интересно поговорить с известным писателем. — Что случилось в Одессе?
— В одной из местных газет была опубликована статья, где меня открыто причислили к врагам народа. Они не думали, что я прочитаю именно этот номер. А я прочитал! Что оставалось делать? Дождался, когда снова пересечем границу и попросил политического убежища. Если бы Ильф не умер, он тоже бы не избежал ареста.
— Лучше уж быть арестованным у себя на родине, чем скитаться по чужим краям, — решительно возразила Погребняк.
— Но ведь и это моя родина, это тоже Россия.
— Идемте, — Надежда, чуть ли не тащила ребят, Давид ловко вывернулся из-под ее руки и опять допытывался:
— Говорят, что на самом деле автором «Двенадцати стульев» был ваш брат Валентин Катаев. Он не просто сюжет подарил, но и написал почти все сцены. А потом испугался и отдал его вам?
— Такого не было. Мы действительно использовали его сюжет, и то отчасти, но писали сами.
— И вы сейчас живете в Старом Осколе?
— Нет. Приехал к дальним родственникам. Прослышал об убийствах. Возможно, создам на основе фактов новый роман. Уже не сатирический.
Теперь Надежде на выручку бросился Рустам. Вдвоем они скрутили несчастного поклонника Остапа Бендера и повели к выходу. Надежда втолковывала:
