Четвертый этаж. Вот и квартира Репринцевых. На стене табличка с фамилией и инициалами хозяина. Шумаев выждал паузу и позвонил.
Молчание — тягостное и страшное. «Почему я решил, что оно тягостное и страшное?» Он никогда бы не ответил на этот вопрос. Подсказала интуиция разведчика.
Виталий Андреевич позвонил в соседнюю квартиру. Дверь долго не открывали, наконец, осторожный голос произнес:
— Вам кого?
— Не будете ли столь любезны переговорить со мной? — деликатно произнес Шумаев.
Дверь открылась, на пороге стояла девушка лет шестнадцати, она вопросительно посмотрела на визитера. Виталий Андреевич легонько кашлянул:
— Я, собственно говоря, к профессору Репринцеву. Звоню, и не его, ни супруги. Не подскажите, когда они появятся?
Он заметил в глазах девушки ужас. Она не ответила, только отрицательно покачала головой и быстро прикрыла дверь. Шумаев догадался: что-то случилось. Скорее всего, профессора арестовали. А что с его женой?
Виталий Андреевич спустился вниз. Женщины с газетой в руках не было ни в беседке, ни вообще поблизости. Зато невдалеке усердно мела улицу толстая дворничиха. Шумаев подошел к ней.
— Простите, сударыня, не знаю имени-отчества.
— Тетя Клава я, — ответила дворничиха, не смущаясь тем, что собеседник по возрасту был ей если не папой, то очень старшим братом.
— Я пришел к профессору Репринцеву, звонил, а там — никого. Не подскажите?..
— Подскажу, — резко оборвала дворничиха. — Там никого нет и не будет.
— Неужели Алексей Иванович в командировке? Не предупредил меня.
— Он арестован!
— Как?!
— Очень просто. Он — тайный враг народа. Некоторое время наши органы молчали. Все досконально проверяли, у нас ведь без причины человека не арестовывают. Но уже вечером — собрание жильцов. Все заклеймят предателя Репринцева.
— Он на Лубянке?!
— Там! Точнее, был там. Сказали, покончил с собой. Боялся разоблачения.
— А супруга?
— Тоже умерла. Не выдержала позора семьи. Квартиру заберут, отдадут семьям трудящихся. Подумайте: как буржуй занимал три комнаты, в таких-то хоромах живут по десять человек, а то и больше. Да еще и вредил нашей дорогой советской власти, интеллигент неблагодарный.
— Но у них есть дочь?
— Насчет дочери не скажу. Только яблоко от яблони. Кстати, а вы кто будете, господин хороший?
— Просто знакомый.
— Знакомый? — подозрительно произнесла тетя Клава, и Шумаев понял, пора прощаться. Все, что требовалось, он выяснил.
Он не прошел и нескольких шагов, а двое крепких молодцов двинулись следом. Не успел Виталий Андреевич и глазом моргнуть, как один стоял впереди него, другой — сзади.
— Он! — кричала тетя Клава. — Выспрашивал и выведывал насчет семьи Репринцевых.
— Да, я поинтересовался насчет профессора, — вежливо ответил Виталий Андреевич. — А в чем дело?
— Документы! — хмуро произнес один из парней.
— Говорит, знакомый, — не унималась тетя Клава. — Все они одним миром мазаны. У, диверсант проклятый!
— Подождите, — сказал Шумаев. — Хочу понять, за что меня оскорбляют? Я могу подать на вас в суд, женщина. И вообще, я что-нибудь нарушил?
— Шутить вздумал, папаша? — один из парней больно сдавил ему локоть. — Сейчас пошутим и мы.
Виталий Андреевич был самым терпеливым человеком на свете. Да и должность советника посольства не позволяла вступать в уличные конфликты. Но тут он не выдержал.
Он ловко высвободился из цепких объятий, заломил руку и сбил противника с ног. Второй, не ожидавший подобного, чуть запоздал с ударом. И Шумаев отправил его в небольшой нокаут.
— Нападение на сотрудников органов, — хрипел первый.
— Да с тобой такое сделают, тварь безмозглая.
— Откуда я знаю, что вы из органов? — Виталий Андреевич невинными глазами посмотрел на остолбеневшую дворничиху. — Я было подумал — бандиты.
Тетя Клава пробормотала нечто невразумительное, а второй тем временем также поднялся, вытер кровь с лица, сунул под нос документ:
— Смотри, сука! Если ты советский гражданин.
— Я не советский гражданин, — Шумаев вытащил свое удостоверение. — За угрозы в адрес Первого секретаря посольства иностранного государства вас привлекут по полной. А нужен мне был профессор Репринцев лишь по одной причине: мы собирались напечатать его статью. На нет и суда нет.
Сотрудники НКВД внимательно изучили документ, потом, злобно сверкнув глазами, удалились.
А Шумаев направился в посольство, дабы связаться с другом Корховым и сообщить ему последние новости.
Однако дозвониться до неуловимого начальника старооскольской полиции так и не смог.
Александр пригласил Валентину к себе, сказав, что лучшего места для написания статьи не найти. Девушка засмущалась:
— Неудобно.
— Почему? — Горчаков разыграл искреннее удивление.
— Дом большой, кроме нас — никого. Никто не помешает.
— В этом-то вся проблема.
— У вас в СССР равноправие полов. Стерты любые грани между мужчинами и женщинами, все товарищи и вдруг?..
— Грани стерты только в профессиональном и политическом аспектах, — напомнила Репринцева.
— То есть отказываешься?
— Нет.
— Тогда вперед!
Дверь им открыла Лена, с неподдельным интересом рассматривающая новую гостью хозяина. Валентина вопросительно подняла бровь, Александр пояснил:
— Это Лена, работает у меня. Экономка.
Лена внутренне улыбнулась такому неожиданному и быстрому повышению.
— Леночка, следует угостить нашу гостью по высшему разряду. Она из Москвы, журналистка.
Валентина вспыхнула, зарделась. Как же все мы не равнодушны к похвале!
— Проходи, посмотри на мою скромную берлогу. Скромная берлога состояла из пяти просторных комнат, кухни, прихожей, ванны. Мебель была старинная, явно не дешевая. Обычный журналист в Старом Осколе жил богаче известного на весь СССР профессора. Впрочем, Валентина не была ярой материалистской, она сразу обратила взор на стеллажи с книгами. Отличная библиотека! Правда, о многих писателях Валентина только слышала, да и то лишь критические высказывания. Интересно было бы их почитать. Например, Бунина «Окаянные дни», «Митину любовь», «Жизнь Арсеньева», или стихи Ахматовой, Гумилева, Северянина. Хотелось взять книги в руки, но она боялась к ним прикоснуться, точно они опалят ее огнем. Сколько всего!
— Есть даже Троцкий, Муссолини, Гитлер, — перехватил ее взгляд Горчаков. — Хочешь ознакомиться?
— Нет, пожалуй, — Валентина попыталась придать голосу безразличие.
— Тогда эротические романы? «Санин» (Известное произведение Федора Сологуба. — прим. авт.)? Или сказки Лабулэ, которого в СССР наверняка почитают расистом?.. Для человека не должно быть понятия «запрещенная литература», он вправе решать, что ему читать.
— Нас ждет работа, — напомнила Репринцева, однако глаза бежали и бежали по книжной полке. Она остановилась на церковном разделе. Игнатий Брянчанинов, Сергей Нилус, Иоанн Кронштадский. Валентина вдруг снова почувствовала: это ее мир!
— Правильно, пора работать, — поддержал ее Александр. — Посмотрю, что там приготовила Лена и начнем. А ты пока полистай нашу газету. Чтобы быть в курсе того, о чем тут пишут журналисты.
Репринцева удобно устроилась в кресле, взяла стопку «Оскольских вестей». Обычная буржуазная сплетница с бесконечной рекламой. Правда, есть любопытные аналитические материалы. Так, незаметно, Валентина добралась до последней страницы. Здесь статья некоего Ярослава Иванова «Прозрение». Репринцева читала сначала механически, как и все другое, но, постепенно увлеклась и теперь глотала каждое слово.
«Двадцатый век — это власть слуг дьявола. Она утвердилась в большинстве стран либо в открытой форме тоталитарных диктатур — СССР, Германия, Италия, либо как господство финансовых структур — Англия, США. Разница между ними невелика, и в одном и в другом случае — бесправие и полное подавление личности, везде — горе и страх. Остались лишь несколько островков спокойствия и благополучия. В их числе — Российская Империя. Конечно, нельзя утверждать, что здесь существует некий идеал, о котором мечтало человечество, общество «справедливости и благоденствия», но в нашем мире можно жить комфортно, поскольку сохранились нравственные законы, основанные на православных традициях, создана уникальная система распределения, исключающая моменты острого социального неравенства, а также высок уровень обеспеченности граждан. Что нам нужно? Повышать нравственность, на этой основе перейти к обществу глобальных идей. Что нам не следует делать? Превращаться в новых миссионеров, нести свои принципы другим народам. Пусть живут, как пожелают. Торгуем с ними, — да. Поддерживаем добрососедскую дипломатию, — да. И не больше. На подобных поучениях народа и захватах территорий уже сломали голову Рим, арабы, Британия. Скоро сломают Рейх и Советы. Мы же, если, станем следовать идее исключительно собственного развития, останемся вечными. Мы — не для них, они — не для нас.
