Светлана тащила меня вперед, мои ноги не слушались, она тащила меня, как мать тащит за руку заупрямившегося ребенка, я переставлял ноги, как машина, как голем, мое тело болталось на поворотах из стороны в сторону, как тряпичная кукла (почему, интересно, эта дорожка такая извилистая?), а вокруг происходили странные вещи. Вот в просвете между ветвями мелькнуло бескрайнее кукурузное поле, посреди которого стояло пугало, и, я готов поклясться, пугало взмахнуло рукой, приветствуя нас. Оно не видело нас, оно не могло нас увидеть, даже если бы у него были глаза, — ветви скрывали нас настолько, что даже прославленный эльфийский глаз не различил бы движения живой плоти за густой стеной ветвей и листвы, но я почему-то знаю, что пугало приветствовало именно нас. А потом в ветвях появился новый просвет, я взглянул туда, но там уже не было поля, засеянного кукурузой. Там был бескрайний луг, заросший высокой травой, над которой, мерно покачиваясь, возвышались силуэты лошадей под седлом, бредущих откуда-то слева куда-то направо обманчиво неспешным неутомимым шагом. С такого расстояния нельзя разглядеть всадников, но я и так знаю, что это эльфы. Не спрашивайте меня, откуда я это знаю, я знаю, и все. Пусть это знание вложено извне, пусть сейчас мою душу раздирают информационные потоки, вливающие в меня десятки мегабайт новых данных, какое мне дело до этого? Этого нет, а есть только я, и Светлана, и сад. Впрочем, какой это теперь сад?
Теперь это лес, и наш шаг незаметно превращается в бег. Словно приноравливаясь к изменившемуся способу нашего перемещения, дорога перестает петлять, ее изгибы теперь образуют правильную синусоиду. И с каждым изгибом мир меняется. Уже нет заячьих кустов, теперь вокруг нас высятся гигантские сосны, каждую из которых не обхватить и десятку орков, взявшихся за руки. Сосны так огромны и растут так часто, что я понимаю: здесь не обошлось без магии; это знание выплывает из глубин моей души, будто само по себе, но мне наплевать на это знание. Светлана больше не тащит меня, мы по-прежнему держимся за руки, но теперь мы бежим плечо к плечу, мы бежим в ногу, и наши сердца бьются синхронно. Над правым плечом возникает из ниоткуда низкий и дребезжащий душераздирающий вой. Светлана тревожно оглядывается, и ее глаза наполняются страхом. Но она не сбавляет скорости, и вой разочарованно затихает за нашими спинами, слишком быстро, чтобы угаснуть только из-за расстояния. Что-то непрерывно меняется вокруг, я чувствую, что-то готовится, что-то большое, нет, что-то огромное, что-то очень важное и значительное, что-то красивое, что-то такое, чего никогда не было и больше никогда не будет.
Дорога совершает последний поворот, и лес кончается. Впереди простирается бескрайнее поле, которое надвое рассекает прямая как стрела дорога, вымощенная желтым кирпичом. А вдали высится хрустальный дворец, сверкающий на солнце, полупрозрачный, плывущий в мареве горячего воздуха, и я внезапно понимаю, как вокруг жарко. Стрекочут кузнечики и какие-то другие насекомые, кажется, они называются цикады, палит солнце, а далеко впереди высятся башни, стены и шпили призрачного дворца. Мы стоим, наш безумный бег остался где-то в прошлом, но нам не приходится переводить дыхание, в положении бота есть и свои достоинства. Мы молча стоим и смотрим на далекое чудо, рука Светланы сжимает мою руку до боли, но я не пытаюсь разорвать рукопожатие. А потом она говорит:
— Теперь я кое-что понимаю.
Она оборачивается ко мне, ее лицо становится серьезным, и она добавляет:
— Никому не рассказывай об этом, особенно Максу. Ни в коем случае!
Я хмыкаю с умным видом.
— Все мои действия просматриваются, а все разговоры записываются, — говорю я. — От Макса ничего нельзя скрыть.
Светлана смотрит на меня с высокомерным превосходством.
— Эту запись никто не будет просматривать, — говорит она. — То, чем ты занимаешься в моем обществе, никого не интересует. Предполагается, что все интересное будет изложено в моем отчете, но я не включу в него то, что с нами произошло. И то, что происходит сейчас.
— Почему? И что, вообще, происходит?
Светлана глубоко вздохнула и начала рассказывать:
— Как ты, наверное, уже знаешь, виртуальность строится по субъективному принципу. В любом виртуальном мире в каждый момент времени существует только то, что окружает субъектов. То, что никто никогда не видел, не существует.
— Я знаю это. Ты можешь пропустить базовые объяснения.
Светлана вздохнула еще раз.
— Кажется, я говорю это для себя самой. М-да… Психолог, называется… В общем, виртуальный мир наполняется предметами только тогда, когда в мире появляется субъект. А что происходит, когда субъект куда-то идет?
— На его пути непрерывно возникают новые объекты. И что?
— Вопрос в том, какие это объекты.
— Как какие? Да любые! То, в отношении чего не заданы ограничения, может быть каким угодно.
— Все правильно, но вопрос в другом. Почему объект оказывается именно таким, а не каким-то еще?
— Это как раз вполне понятно. Объект оказывается в точности таким, каким его задали программисты, писавшие соответствующий класс.
— Если бы все было так просто… Я читала твой отчет, ты рассказывал Максу про Нехаллению. Насколько я помню, она возникла случайно, Уриэль сотворил для тебя рекреационную зону, и там оказалась прекрасная девушка.
— Да, все так и было, Уриэль сам не знал, что именно сотворил.
— Вот именно! А почему там возникла именно девушка, а не, скажем, толпа слабых и плохо вооруженных орков? Ты бы их побил, расслабился и с удвоенной энергией вернулся бы к изучению магии — цель создания зоны отдыха была бы достигнута. Почему именно девушка, а не орки?
— Потому что так решил программист, который создавал класс “рекреационная зона”.
— Думаешь, такой класс существует?
— А что, нет?
— Нет, такого класса не существует. Если бы все элементы и узлы виртуальных миров создавались вручную, виртуальность не стала бы такой, какая она есть. Нет, Хэмфаст, класса “рекреационная зона” не существует.
— Тогда как сработало заклинание Уриэля?
— Ты знаешь, что такое слепок души?
— Что-то такое припоминаю, вроде Макс об этом говорил.
— Когда человек попадает в виртуальность, автоматически создается слепок. Сервер оценивает действия человека, улавливает его эмоции в тех пределах, в которых это возможно для программы, — в общем, сервер строит маленькую и сильно упрощенную модель души клиента. Слепок может использоваться для самых разных целей. Допустим, в виртуальном ресторане гуляет компания хороших знакомых и вдруг у одного из них начались проблемы со связью, пропускная способность канала упала на один-два порядка. Речь проходит, основные действия тоже, а для передачи мимики и интонаций пропускной способности не хватает. Можно, конечно, ничего не делать, но тогда этот человек обругает администрацию сервера и уйдет из ресторана. Какое ему удовольствие разговаривать с безжизненными зомби, имеющими лица его друзей?
— В таких случаях мимика и интонации берутся из слепков?
— Да, из слепков. Также слепки используются при генерации новых объектов, сервер пытается предугадать, что именно хочет увидеть пользователь и подсовывает ему именно то, что тот хочет увидеть. Есть и другие применения, более специфические.
— Значит, я всегда вижу то, что хочу увидеть?
— В пределах ограничений, установленных программистами. Если ты войдешь в дум, а захочешь увидеть голых женщин, ты их не увидишь. Но игра света и тени на стене может напомнить тебе любимую картину, а морда очередного монстра окажется похожей на лицо твоего врага.
— У меня есть слепок? Или они бывают только у людей?
— У тебя есть слепок. Не знаю, откуда он взялся, у бота не должно быть души, но у тебя есть и душа, и ее слепок. И это не самая большая твоя странность.
— Что еще?
— Представь себе, что два человека одновременно оказались в одном и том же месте, для которого компьютер еще не провел визуализацию. Как будут созданы новые объекты, на основе какого слепка из двух?
— Ну… логично предположить, что каждый объект создается для того пользователя, который первым его увидел. Правильно?
— Тогда теряется целостность, и новый фрагмент мира превращается в грубо склеенное лоскутное одеяло. Нет, Хэмфаст, так не делают, так пробовали делать, но результат оказался неудовлетворительным.
— А как делают?
— При генерации каждого объекта учитываются оба слепка. Получается целостный пейзаж, более-менее удовлетворяющий ожиданиям обоих субъектов.
— Логично. А при чем здесь я и как проявляется моя странность?
— Обычно в таких случаях получается довольно скучный пейзаж. Все люди разные, нормальных людей, как известно, не бывает, но отклонения от нормы у каждого свои. Я часто гуляю по удаленным районам этого сада, взяв за руку очередного гостя, но очень редко, примерно один раз из двадцати, нам удается изменить пейзаж хоть сколько-нибудь заметно. Чаще всего наши желания уравновешивают друг друга, индивидуальность стирается, и остаются только общечеловеческие ценности. А с тобой все совершенно по-другому… Скажи мне, только честно, те картины, которые мы видели, они все из твоего мира?
