что центр просто не знал о том, как действовали законы, или не осознавал двусмысленности принятых им законов[560].
Укрепление наделов в собственность как помеха выделам
В соответствии с указом и законом 1910 г. укрепление земли в личную собственность должно было предшествовать выделению ее к одному месту. Только закон 1911 г. разрешил выделять единый участок без предварительного оформления его в качестве личной собственности. Советские критики крайне негативно оценивали ситуацию, существовавшую до закона 1911 г. Принижая стимулирующий эффект освобождения от переделов, но признавая, что преодоление чересполосицы вело к повышению продуктивности, они доказывали, что укрепление земли в личную собственность мало того, что ничего не давало, но и тормозило борьбу с чересполосицей: выведя землю из череды переделов, крестьяне уже не могли использовать последние для выделения участка к одному месту. Убедив себя, что изменение формы собственности оказало только отрицательное влияние на ход сельскохозяйственной реформы, эти критики делали вывод, что единственной целью правительства было разрушение общины и политическое ослабление крестьянства[561]. Они были неправы решительно во всем.
Во‐первых, хотя правительство не располагало регрессионным анализом, который доказывал бы, что переделы отвращают от инвестиций и новаторства, но эта идея вполне убедительна и интуитивно. Поскольку в истории передел явление редкое, ученые этой проблемой особо не занимались, но исследования, проведенные в Китае в конце XX в., показали, что ненадежность прав собственности делает невозможными долгосрочные инвестиции[562]. В апреле 1903 г. А. А. Риттих, выдвинувший в докладной записке Витте идею разделить акт укрепления земли в собственность и ее выделение к одному месту, исходил из того, что в силу влияния на стимулы изменение формы собственности будет самым коротким путем к повышению производительности[563]. Нет оснований сомневаться в том, что Столыпин искренне и добросовестно верил, что ненадежность прав собственности отрицательно сказывается на производительности.
Во‐вторых, тормозящее влияние укрепления земли в собственность на объединение наделов было незначительным. Конечно, если бы все остальные решились использовать передел для того, чтобы разверстать свою землю на единые участки, и при этом чересполосица сохранилась бы только на земле тех, кто укрепил ее в собственность, это породило бы определенную путаницу. Но уже к 1910 г. стало понятно, что наделы, укрепленные в собственность, могут быть выделены к одному месту таким образом, что это не будет мешать дальнейшему землеустройству[564]. Впрочем, до реформы передел никогда не использовался для того, чтобы разверстать наделы едиными участками[565].
Далее, избавление от угрозы передела открывало путь к тому, чтобы посредством купли‐продажи и обмена полос объединять разрозненные полоски: только собственник наследуемого надела мог предложить потенциальному покупателю гарантированные права собственности[566]. Неизвестно, как часто такого рода сделки осуществлялись до реформы. Дякин сообщает, не указывая источника, что в Восточной Белоруссии и на Украине «рачительный хозяин мог… договориться с соседями и обменяться полосами, чтобы свести землю в один клин»[567]. И Тюкавкин утверждает (также не указывая источника), что укрепление наделов в собственность сделало возможными продажи, направленные к уменьшению чересполосицы[568]. В Западной Европе такого рода сделки действительно помогли решению проблемы чересполосицы, и вполне возможно, что то же самое могло бы происходить и в разных местах России, где уже были подходящие условия – сочетание наследуемого права собственности и экономических условий, делающее соответствующие хлопоты оправданными. В самом деле, крестьяне нередко сдавали в аренду очень удаленные полосы земли предприимчивым собирателям земли или землепромышленникам, которые потом сдавали ее в обработку уже едиными участками[569]. Так что крестьяне были способны обращаться к рыночным решениям. Надо признать, конечно, что при любой форме собственности в России трансакционные издержки были выше в силу неразвитости системы передачи прав собственности[570]. А помимо технической неразвитости системы, характерная для России слабость традиции уважения к частной собственности[571] могла сделать выигрыш от укрепления земли в собственность меньше, чем в другой стране, с более прочными правами собственности. Тем не менее изменение формы землевладения должно было сделать операции по объединению наделов легче реализуемыми (а потому и более привлекательными), а также укрепить стимулы для вложения сил и средств в улучшение земли.
Короче говоря, разрешив укрепление земли в собственность, правительство создало условия для развития реформ[572], тем более что в самом начале реформ просто не было нужных ресурсов для проведения выделов – не хватало землемеров и понимания деталей процесса[573]. Вероятнее всего, укрепление наделов в собственность в меньшей степени растревожило деревенскую жизнь, чем нарезка хуторов и отрубов, но, по‐видимому, это способствовало росту капиталовложений в улучшение земли. Оно не оказало отрицательного воздействия на землеустройство, а, возможно, даже сдвинуло с места процесс преодоления чересполосицы.
При этом представляется бесспорным, что правительство совершило одну ошибку в отношении укрепления земли в собственность – согласно ст. 1 закона 1910 г., в любой общине, в которой в предыдущие 24 года не было переделов, наделы объявлялись наследуемыми. На практике это положение дало оружие тем, кто противился реформам: многие общины немедленно увязли в спорах о том, когда именно проводился последний передел[574]. То, что этот важнейший вопрос зачастую оказывался почти неразрешимым, само по себе свидетельствует о пропасти между дореформенной практикой и современным рынком недвижимости. В любом случае задним числом понятно, что это положение закона было явной ошибкой, за которой, по‐видимому, стояло непонимание всей сложности отношений внутри общины. Однако, если не считать этой статьи, решение реформаторов сделать разверстание независимым от факта укрепления земли в собственность представляется разумным и обоснованным подходом к тому, чтобы втянуть крестьянство в процесс овладения новыми формами землевладения и землепользования.
Настойчивость правительства в вопросе о форме землеустройства
Одно из самых убийственных обвинений в адрес реформы сводится к тому, что землеустроители, движимые то ли абстрактными идеями о том, каким должно быть современное крестьянское хозяйство, то ли желанием подорвать способность крестьян к самоорганизации, заставляли крестьян принимать те формы выдела, которые были для них настоящим проклятием.
Начнем с терминологии. Определяя «хутор» и «отруб», власти подчеркивали пространственное соотношение между крестьянской избой и приусадебным участком, с одной стороны, и пахотной землей – с другой. Так, если дом и приусадебный участок составляют единое целое с пахотной землей (даже если она разделена на несколько полей), перед нами хутор, а если дом и приусадебный участок отделены от пахотной земли, то это отруб[575]. Таким образом, хутор напоминает типичное фермерское хозяйство в Соединенных Штатах, а отруб – это хозяйство, типичное для Европы. В своих циркулярах власти не
