только определили, что такое хутор и отруб, но и установили порядок предпочтений, так что на первом месте оказался хутор, «в плане как можно более похожий на квадрат, состоящий из одного участка земли и включающий дом и садовый участок», а на самом последнем – отруб, состоящий из нескольких участков[576].
Землеустройство с выделением отрубов, таким образом, означало сохранение деревень с их историческими ритмами и общением. С хуторами дело обстояло иначе. Именно в силу этой особенности деревенские женщины предпочитали отруба, а те, кто стремился выставить землеустроительные организации в наиболее невыгодном свете, утверждали, что отруба были для них наименее желательной формой землеустройства именно потому, что «при этом не удавалось вытащить крестьян из деревень»[577]. Из чего делался, разумеется, вывод, что властям было плевать и на производительность, и на желания и вкусы крестьян, а главным было политически их разобщить. При таком взгляде, установленный в циркулярах порядок предпочтений был сигналом местным властям, что необходимо выманить или завлечь крестьян на хутора.
Но все это построено на песке. Хотя правительство собирало уйму статистики по своей программе развития прав собственности, но в ней не было четкого разделения землеустроительных операций по хуторам и отрубам, а вот в Крестьянском банке такая рубрикация была – для земель, проданных крестьянам[578]. Чиновникам землеустроительного ведомства, естественно, хотелось хорошо выглядеть на бумаге, но при этом они сочли, что нет смысла тратить время на статистику отрубов и хуторов.
Принято считать, что в результате землеустроительной политики соотношение между хуторами и отрубами было три к одному[579]. Странное утверждение, ведь соответствующей информации просто не существует. Возможным источником является исследование, проведенное в 1913 г. Главным управлением землеустройства и земледелия в двенадцати уездах, разбросанных по двенадцати губерниям[580]. Помимо многих других вещей, исследователей интересовала степень консолидации, достигнутая в результате землеустройства. Результаты оказались очень хорошими: в результате землеустроительных работ 26,4 % хозяйств располагали одним участком земли, 48,9 % – двумя, а 24,7 % – тремя[581]. Таким образом, соотношение между хозяйствами, земля которых была выделена в один участок, и всеми остальными было как раз один к трем. До землеустройства среднее и медианное число полос на одно хозяйство составляло от шести до десяти[582]. Если вывод о соотношении между числом хуторов и отрубов сделан на основании именно этих данных, то это ошибка, потому что здесь нет ни слова о пространственном соотношении между пахотой и усадьбой – речь идет только о числе участков в хозяйстве.
Далее, даже яростный критик реформ говорит, что «беззащитность общины перед давлением в пользу выделения контрастирует с ее относительной силой, когда начинаются переговоры об условиях выделения»[583]. Она приписывает это нетерпеливому желанию властей обеспечить поголовное выделение крестьян из общины и, таким образом, неявно признает тот момент, что власти не заботились о соотношении между числом хуторов и отрубов. Поскольку известен эпизод, когда высокопоставленные лица требовали от чиновников на местах при ведении дел с крестьянами настаивать именно на хуторах[584], может быть, правительство, действительно, отдавало предпочтение хуторам как «средству прежде всего продемонстрировать жизнеспособность таких форм землепользования и непоколебимость правительства в его приверженности реформе»[585]. Но, вообще говоря, поражает полное отсутствие свидетельств того, что правительство систематически пыталось распихать крестьян по хуторам.
Есть, однако, две связанные программы, посредством которых правительство пыталось покровительствовать определенным типам крестьянских хозяйств: предоставление агрономической помощи и продажа земли Крестьянским банком. Первая, программа агрономической помощи, не была ориентирована ни на хутора, ни на отруба, а только на преимущество единых участков земли перед чересполосными. В любом случае, хотя центральное правительство явно хотело оказывать помощь крестьянам, работающим на объединенных наделах, агрономы успешно противостояли этой политике. Ими двигали, среди всего прочего, враждебность к реформе и вера в то, что, распространяя агрономические знания, не годится оказывать покровительство на основе, по их мнению, нерелевантного признака. То, что агрономы смогли проводить свою линию, связано отчасти с безразличием со стороны надзиравших за ними земских организаций, а отчасти с тем, что руководители земств и сами придерживались той же точки зрения[586].
Крестьянский банк, напротив, действительно покровительствовал хуторам, и это его отношение могло оказать определенное воздействие. До 1906 г., осуществляя прямые продажи дворянских земель или финансируя покупку этих земель крестьянами, он имел дело по большей части с деревнями или крестьянскими обществами[587]. За 1906–1908 гг. под давлением Столыпина банк изменил политику – теперь он отдавал безусловное предпочтение индивидуальным клиентам перед деревнями или обществами, хуторам и отрубам перед владельцами чересполосных наделов и хуторам перед отрубами. Новая политика продолжалась до 1916 г.[588] Например, обращаясь за ссудой на покупку дворянских земель, хуторяне могли рассчитывать на 100 % стоимости покупаемой земли, покупатели отрубов – на 95 %, а все остальные – на 90 %[589]. (Можно предположить, что дворянские земли представляли собой единые участки земли, но, попадая в руки деревень или крестьянских обществ, тут же нарезались полосками.)
Но роль Крестьянского банка в преодолении чересполосицы была довольно скромной. За 1907–1915 гг. банк продал единоличным хозяевам чуть меньше 3 млн десятин (и еще 700 000 – деревням и крестьянским обществам). Это составило лишь 19,1 % земли, переданной за этот период в собственность крестьянам едиными участками, а 79,4 % таких земель крестьяне получили в результате программы землеустройства надельной земли и еще 1,5 % – в результате покупки государственной земли[590].
Но даже в продажах Крестьянского банка хутора отнюдь не занимали доминирующего положения. За 1907–1915 гг. лишь 29 % индивидуальных покупателей приобрели хутора, а 71 % – отруба[591]. Таким образом, даже этот государственный банк, который предпочитал хутора отрубам настолько, что вел статистику продаж тех и других, поставлял сельскому хозяйству страны преимущественно отруба.
Ущербность новых прав собственности
Если реформаторов можно упрекнуть в том, что они создали искусственные стимулы для укрепления земли в собственность и выделения ее к одному месту, то их можно обвинить и в том, что они не дали полноценных прав собственности тем, кто покидал общину. Крестьяне получали землю в «личную собственность», а не в «частную». В результате новая собственность оказалась опутана рядом традиционных для надельной земли ограничений, причем добавились и новые. Владельцы новой собственности не получили права продавать или закладывать землю кому‐либо, не принадлежащему к крестьянскому сословью. Максимальная величина их земельных владений была ограничена. Кроме того, они не получили права голоса на выборах, которое имели все остальные владевшие таким же количеством ненадельной земли. Помимо всего прочего, новые права собственности не
