прежнему циркуляру Министерства внутренних дел[601], что отчуждение надельной земли, перешедшей в личную собственность, может осуществляться только в соответствии с системой, установленной при освобождении от крепостной зависимости. Вследствие этого не допускались продажа, залог или дарение земли кому бы то ни было, не состоящему в крестьянском сословии, а также отнятие земли за личные долги домохозяина, если кредитор сам не был крестьянином. Позднее в систему были внесены два небольших послабления: указ от 5 октября 1906 г. разрешил продавать землю крестьянину из другой деревни, а указ от 15 ноября 1906 г. позволил закладывать землю в Крестьянском банке для получения ссуд на улучшение надельной земли (в том числе путем объединения полосок) и на приобретение надельной земли у покидающих деревню односельчан[602]. Сделанное для Крестьянского банка исключение создало лазейку для скромного расширения обеспеченного кредита, но исключительно в рамках государственной монополии и только для очень ограниченных целей. Такие реформы не могли стать основой порядка, в котором рыночные силы эффективно регулируют размер, форму и использование сельскохозяйственных земель.
Выступления Столыпина в защиту этих ограничений были поразительно ущербны. В других речах о реформе, произнесенных в Думе и в Государственном Совете, он анализировал факты и доказывал, что его предложения приведут к желательным последствиям, а предложения его оппонентов – к нежелательным. Но, когда дело дошло до ограничений в распоряжении надельной землей, он прибег к каким‐то словесным уловкам. В речи 5 декабря 1908 г. он стойко защищал идею передачи собственности домохозяину (а не размыто определяемой «семье»), причем сослался на необходимость защитить кредитоспособность крестьян, превращающихся в собственников земли. А после этого он попытался примирить это решение с сохранением ограничений на приобретение, продажу и залог надельной земли, заявив, что закон налагает ограничения «не к земле, а к ее собственнику»[603]. Но права собственности – это всего лишь юридический институт, управляющий отношениями между людьми (и фирмами) в связи с использованием ресурсов. Истолковывать ограничения поведения собственников надельной земли так, как будто они не ограничивают их поведения, – абсурд.
Еще Столыпин добавил, что эти ограничения должны сохранить землю для групп людей, посвятивших себя работе на ней[604]. Это могло бы быть началом аргумента, что у крестьян еще недостаточно опыта ведения дел на рынке, так что если не ограничить их возможности распоряжаться землей, они могут либо пропить ее, либо утратить в силу недальновидности. Но любое подобное утверждение наткнулось бы на его же рассуждения о том, почему Россия должна сделать «ставку на сильного».
В итоге альтернативные решения не были рассмотрены. У сторонников «семейной» собственности, указывавших на недальновидность и непредусмотрительность крестьян, были определенные основания для такой позиции. Люди, принадлежавшие к группе, которой очень долгое время отказывали в возможности владеть собственностью и которые до сравнительно недавнего времени сами были предметом собственности, а теперь им вдруг разрешили самим владеть собственностью, могли просто потерять разум и повести себя совершенно непредсказуемо. Собственно говоря, в 1869 г. Россия предоставила башкирам право продавать свою землю, и они очень быстро продали большое количество земли, а с 1874 г. начали периодически бунтовать, требуя свою землю назад[605]. Оппозиция ссылалась на то, что крестьяне сами боятся собственной недальновидности[606]. Но ведь можно было бы придумать меры, дающие определенную степень защиты без столь радикального закрытия доступа ко всем источникам кредита, кроме Крестьянского банка. Можно было бы, например, предоставить крестьянам возможность отказаться от любой сделки в течение недели или двух после подписания документа – для многих ситуаций этого было бы достаточно. Но об этих проблемах, по‐видимому, не думали.
* * *
Судя по тому, что нам известно о реформах, правительство не выкручивало крестьянам руки, чтобы принудить их брать землю в собственность или выделять ее в отдельный участок. Реформа открывала возможности, и даже правила об излишках – ту часть реформы, которая, по мнению многих, вовлекла крестьян в процесс реформирования, – трудно расценить как явный подкуп. В разных местностях России практика переделов была распространена не в одинаковой мере, но правительство не без оснований считало, что там, где она сохранилась, она серьезно подрывала продуктивность крестьянских хозяйств, мало что давая им взамен. Абсолютно симметричного решения этой проблемы не существовало.
Но нелиберальный контекст бросал тень на процесс реформ. Социально‐экономическая изоляция крестьян лишала их возможности участвовать в выработке правил приватизации надельных земель; эта изоляция и неразвитость режима верховенства права делали их легкой целью для «административного давления». В той мере, в какой сами правила реформы подталкивали крестьян к определенному решению, это было результатом отсутствия четких прав собственности в дореформенный период. Неопределенности процесса передела делали невозможным нейтральное решение вопроса об излишках, а отсутствие развитого земельного рынка повышало риск того, что результаты выдела отдельных хозяйств будут казаться несправедливыми, а может, действительно окажутся несправедливыми. Наконец, установление предела расширения крестьянского хозяйства и ограничение возможностей заложить его в обеспечение ссуды – результат того, что режим считал необходимым сохранение патернализма в отношении крестьян, – лишили крестьян доступа к ряду благотворных аспектов частной собственности.
В следующей главе мы рассмотрим долгосрочные аспекты реформ. Речь пойдет, во‐первых, об их воздействии на такие вещи, как продуктивность и настроения (attitudes) крестьян. Существеннее то, что нам придется рассмотреть, каким образом нелиберальный контекст порождал политические решения, ограничивавшие способность реформ содействовать прогрессу либеральной демократии.
Глава 7
Долгосрочные последствия
Высшей наградой для столыпинских реформ было бы убедительное доказательство того, что, если бы не война, реформы радикально понизили бы шансы большевиков на захват власти. В истории слишком много случайностей, делающих такое доказательство невозможным. В самом деле, даже на самый общий вопрос – подтолкнули ли реформы Россию к либеральной демократии или оттолкнули от нее – нельзя дать уверенного ответа.
Возможно, все дело во времени. Изменение, разумное или неразумное, всегда порождает тревогу. Реформа может подтолкнуть страну на путь либерального развития – т. е. развития либеральных институтов и роста массового благосостояния, – даже если она порождает краткосрочную неразбериху, повышающую непосредственную опасность революции. Краткосрочные риски могут стать основанием для постепенности реформ, но не для отказа от них. Если лидер откажется от реформ только потому, что при неких случайностях они могут поставить страну на грань революции, он будет смешон.
В этой главе я рассматриваю некоторые последствия реформ: их влияние на производительность; возможность того, что они привели бы к росту материального неравенства и повысили социальную напряженность в городе и деревне; предпосылки реформ в свете действий крестьян в 1917 г. и правительства в 1922 г.; возможное благоприятное влияние реформ на такие
