целях войны… Милюков слушал меня очень бледный, совершенно смущенный… Он возражает мне, что декларация предназначена специально для русского народа… пытается привести, по крайней мере, смягчающие обстоятельства: трудность внутреннего положения и проч. И в заключение говорит: „Дайте мне время“». Но так как Палеолог не дает ему времени и требует «скорого ответа», то Милюков обещает в ближайшем будущем «успокоить нас». Очевидно, дополнительная телеграмма и явилась ответом на этот грубый, хозяйский окрик французского посла.
Телеграмма Набокова (9/22 марта) отмечает момент выступления Керенского со своей программой: война до победного конца, без всяких завоевательных целей, то есть возвращение к программе царских манифестов до вступления в войну Турции, по вопросу о Константинополе и Проливах он противопоставил «бестактности» Милюкова в этом вопросе «свободу плавания» в Проливах, гарантированную их интернационализацией. Выступление это состоялось в беседе с английским военным агентом и английским журналистом и должно было, очевидно, чрезвычайно понравиться английским правящим кругам. В Англии в это время печатались специальные исследования[203], имевшие целью пропагандировать этот способ решения вопроса о Проливах. Еще в сентябрьской книжке 1916 г. National Review напечатана была типичная для настроения английской буржуазии статья, пропагандировавшая раздел Турции, по вопросу же о Константинополе и Проливах заявлявшая лишь, что Турции придется навсегда открыть ворота в Черное море и срыть укрепления на берегах Босфора и Дарданелл. Но неужели, недоумевал в заключение автор статьи, Россия намерена настаивать на осуществлении своих замыслов в Царьграде? В то же время депутаты рабочей партии требовали на митингах от правительства отчета о целях войны, спрашивая (например, Сноуден), неужели Англия потеряла столько своих сынов и ввела у себя воинскую повинность только ради того, чтобы России достался Константинополь?!
22 марта Бьюкенен вручил Милюкову ноту, содержащую уведомление о признании великобританским правительством Временного правительства: «Мое правительство, узнав, что вновь образовавшееся Временное правительство России готово соблюдать обязательства, принятые на себя его предшественниками вместе с союзными правительствами и особенно касающиеся продолжения войны до победного конца, уполномочило меня признать его». Форма эта, несомненно, свидетельствует об «условности» признания; Временное правительство признавалось постольку, поскольку оно было готово продолжать войну до победного конца.
Итальянский посол в своей ноте о признании дословно воспроизвел английскую формулу, что свидетельствует о предварительном соглашении между Лондоном и Римом.
Французская же «заметка без подписи», по выражению Милюкова, не заключала в себе ни малейшего упоминания о признании, ограничиваясь «пожеланиями счастья и величия» и выражением надежды на продолжение войны «честно и неутомимо до окончательной победы», и еще 31 марта Рибо, глава нового французского кабинета, «не имея известий от Палеолога об исполнении им предписания касательно заявления о признании», вновь, по просьбе Извольского, телеграфировал ему исполнить это предписание. С другой стороны, французское правительство первым откликнулось на просьбу подтвердить прежние соглашения между Францией и Россией, несмотря на то что Соннино проектировал уже общий, идентичный ответ русскому правительству со стороны Италии, Англии и Франции.
30 марта Бальфур ответил также нотой, подтверждавшей взаимную обязательность прежних соглашений.
29 (16) марта Милюков поручает К. Д. Набокову[204] разъяснить в печати, что «в его заявлениях не было никаких указаний на сокращение притязаний России», ввиду того что, как сообщал Набоков, английская печать приписала ему заявление Керенского о бескорыстном продолжении войны[205], 22 (9) марта он сам дал соответствующее разъяснение в интервью с иностранными корреспондентами. Но уже 9 апреля (27 марта) за подписью кн. Львова была опубликована декларация Временного правительства, на основании решения последнего «прямо и открыто сказать народу всю правду». «Предоставляя воле народа, в тесном единении с нашими союзниками, окончательно разрешить все вопросы, связанные с мировой войною, Временное правительство считает своим правом и долгом ныне же заявить, что цель свободной России — не господство над другими народами, не отнятие у них национального их достояния, не насильственный захват чужих территорий, но утверждение прочного мира на основе самоопределения народов. Русский народ не добивается усиления внешней мощи своей за счет других народов, он не ставит своею целью ничьего порабощения и унижения. Во имя высших начал справедливости им сняты оковы, лежавшие на польском народе. Но русский народ не допустит, чтобы родина его вышла из великой борьбы униженной и подорванной в жизненных своих силах. Эти начала будут положены в основу внешней политики Временного правительства, неуклонно проводящей волю народную и ограждающей права нашей родины, при полном соблюдении всех обязательств, принятых в отношении наших союзников». В заключение следовало объявление государства «в опасности».
В телеграмме от 14 (1) апреля лондонскому и парижскому представителям Милюков обращает внимание на факт появления в английской и французской печати статей, делающих выводы на основании «некоторых заявлений отдельных членов Временного правительства и в связи с выступлениями крайних левых партий[206], в смысле будто бы нашего отказа от соглашения 1915 г. о Константинополе и Проливах. Последняя декларация Временного правительства об основных началах нашей внешней политики упоминает, между прочим, о „полном соблюдении обязательств, принятых в отношении наших союзников“. Ввиду того что эти обязательства являются двусторонними, мы отнюдь не отказываемся от обеспечения жизненных интересов России, выговоренных в соответствующих соглашениях. Кроме крайних соц. — дем. органов, агитация которых в настоящее время в значительной мере ослаблена и подорвана означенной декларацией, вся серьезная печать и широкие общественные круги России стоят на вышеуказанной нашей точке зрения, находящей себе также сочувственный отклик в армии». Успокоительная телеграмма Севастопуло о том, что в Париже «отлично сознают, что все, что будет заявляемо ныне, не может иметь окончательного характера», — производит в чтении весьма двусмысленное впечатление, но 24 (11) апреля Рибо заверил Извольского, что «Франция останется верной своему обещанию». Обсуждая шансы на скорое заключение мира, он добавил, что «даже если бы Россия отказалась от Константинополя и если бы Германия обязалась возвратить ей все занятые ею части ее территорий, то и это вряд ли подвинуло бы дело мира, ибо… Франция не могла бы удовлетвориться даже возвращением ей Эльзаса и Лотарингии, а обязана требовать достаточно гарантий для будущего». Это ясно говорило о том, что о заключении общего мира до полного разгрома Германии, а также о пересмотре целей войны не могло быть и речи. В отличие от этого, Набоков телеграммой 17 (4) апреля сообщил, что указание декларации на то, что Россия «не лишит народы их национального достояния и не займет силою иностранной территории», толкуется английским правительством и печатью как «отказ от права на Константинополь и иные территориальные приобретения, выговоренные соглашением, и указание на готовность России заключить мир „без аннексий“. Между тем (продолжает Набоков) представляется
