От Ираидиных откровений — голова кругом. И переспросить боюсь, и хочется уши заткнуть, чтобы не слышать всего этого, но я сижу и слушаю. Внимаю каждому слову.
— Любила я его. Всю жизнь, — смотрит она на меня с вызовом. И глаза сверкают жизнью, утрачивают тусклость и предсмертную слабость. — Любила и уважала за честность. Что не женился в угоду денег и положения, а выбрал подругу мою Марию. Вот такие они — треугольники, Ива.
Она снова смеётся, закашливается, долго пытается отдышаться.
— Валентина непутёвая, горячая. Чем уж её этот уркаган поманил — не знаю. Хотя знаю… Как раз в этом дело: в молодости, горячем теле, любви. Или похоти, прости господь. Я не знаю, что у них случилось и почему они расстались. Она долго сама бороться пыталась. Сколько смогла. А потом ты родилась. Рожала Валя трудно, еле очухалась. Вот тогда она и приползла к матери. Не за себя просила — за тебя. Та ей, естественно, отказала. Выставила вон. Мы тогда с ней второй раз крупно поругались. Не знаю, что на неё подействовало. То ли ругань наша, то ли сердце проснулось. А только ушла она, а вернулась с тобой.
Я вдруг понимаю, что вся эта история — не конец, а начало. Взгляд Ираиды становится ясным и твёрдым, словно, рассказав то, что её тяготило, окрепла она и переломила смерть, что уже дышала ей в затылок.
— Мать твоя, Валентина, жива, — каркнула скрипуче и громко. А я сидела, сложив руки на коленях, и не могла прийти в себя.
Жива? Всё это время жила? И ни разу, ни разу не пришла ко мне, не навестила, не попыталась даже встретиться?
— Жива твоя мать, — снова мучает мой слух скрипучий голос Ираиды. — Обманула тебя Мария.
— Я слышу, — не могу даже руки поднять, чтобы прикоснуться к помертвевшему лицу. — Я слышу вас, Ираида Исааковна.
И в этот момент звонит Андрей. Он словно чувствует, что я нуждаюсь в поддержке. Голос его действует на меня отрезвляюще и успокаивающе. Он приедет. Мне нужно лишь дождаться его.
— Где она — я не знаю, Иванна. Но, думаю, её можно найти.
— Зачем? — спрашиваю, заглядывая старухе в глаза. — Она знала, где меня найти. Разве хоть раз попыталась?
Ираида приподнимает выщипанные в ниточки брови. Я почему-то обращаю на это внимание: лицо у неё — рассохшаяся земля в трещинах, а брови выщипаны и накрашены.
— Не суди, пока не знаешь всей правды. Мария забрала тебя при условии, что дочь исчезнет и не станет появляться. Иначе — детский дом. Она умела убеждать.
— Чушь какая-то…
Я помнила бабушку пусть не мягкой, но всегда справедливой и доброй. Она никогда не срывала на мне зло, не ругала, не злилась. Правда, может, это из-за того, что жизнь моя почти ничего не стоила. Что мне приходилось бороться, а она поддерживала меня, как могла.
Я таки потёрла лоб. Смогла поднять руку. Я пока что не знала, что делать с историей, рассказанной Ираидой. Я ждала одно, а она выдала совсем другое. Я почему-то верила, что ей известно что-то о доме Кудрявцева.
— Почему вы не хотели, чтобы я уехала? — спросила напрямик.
— Страшный он, отец твой, — пояснила она после некоторых колебаний. — Ещё в молодости таким был. Отчаянным, рисковым, с сумасшедшинкой какой-то. Убеждать умел, вести за собой. Валя тогда, думаешь, почему ушла? Очарована была им, сопротивляться не могла. Вот я и подумала: не нужны тебе сюрпризы из прошлого. Особенно от такого человека, как он.
— Да откуда ж вы знали, что там, в письмах? — кинула в сердцах и сама по глазам насмешливым прочла ответ. — Вы вскрывали письма, да? Читали их? Как вам не стыдно!
— Не стыдно, Иванна. Хотела уберечь тебя от лишних потрясений. Ни к чему они. Ты мне как дочь, которой у меня никогда не было. Кровь Иванова.
Пахли горечью её слова. А ещё — чем-то напускным и ненатуральным. Но я не хотела задавать вопросы и ставить её в тупик. Ведь она могла приютить мать. Дать ей кров.
Могла забрать нас к себе и уберечь от лишних потрясений и утрат. Раз уж бабушка моя не смогла пересилить себя и простить дочь. Ираида могла сделать многое. Но предпочла отгородиться и жить своей одинокой жизнью с котами. Но не мне её упрекать и стыдить. Это был её выбор. Её жизнь, которой осталось не так уж и много.
Позвонил Никита.
— Я договорился с лечащим врачом. Твоей знакомой назначат лучшее лечение — она поправится. Как будешь готова, позвони.
— Спасибо за всё, Никита, но у меня ещё дела. Не жди меня, ладно?
Почему-то не хотелось говорить, что меня заберёт Андрей. Хотя так было бы честнее и правильнее. Но по-своему жестоко. Я его уговорила уехать. Уверила, что со мной всё хорошо.
Сразу после Никиты позвонил Идол.
— Я тут неподалёку, заеду! Навещу старую перечницу, скажу, что с котами порядок!
Он бросил трубку, и я не успела ничего ему сказать.
Ираида дремала. На щеках у неё тлел бледный румянец. Она выглядела куда лучше, чем в тот момент, когда я увидела её здесь впервые.
Не знаю зачем, но я погладила её по руке. Провела по иссохшим пальцам, жалея. Она прожила без любви. Замкнулась в себе, зациклилась, отрезала от мира часть своей души. Я могла бы превратиться в такую же старуху, что трясётся над своей жизнью и проживает день за днём бессмысленно. Теперь всё не так. Всё изменилось.
Любил ли меня мой отец или использовал — не знаю. Но невольно он помог мне выбраться из подвала проблем наружу. И именно сейчас я была ему за это благодарна.
Снова позвонил Андрей. Он здесь, ждёт меня.
— Выздоравливайте, Ираида Исааковна, — сказала я старухе, погружённой в дрёму. — Я приеду к вам ещё.
Она не ответила. Да я и не ждала ответа.
Жизнь — клубок в ладони каждого человека, ровная нить, что разматывается бесконечно, пока не приходит конец. Нити сплетаются, соединяются, идут параллельно, создают узоры и новые мотивы, которые никогда не повторяются. В этом захватывающая правда жизни, её обманчивая простота.
Мои клубки перепутались. Завязали узлы, смешали цвета и узоры. Но вправе ли я жаловаться? Мне нужно лишь проявить терпение и распутать нити, чтобы увидеть полотно моей жизни. И, наверное, я однажды сделаю это, если судьба позволит разгадать все тайны.
Я выхожу на улицу и глотаю свежий воздух. Ловлю взгляд Андрея — жадный и… такой открытый. В нём столько силы, что я задыхаюсь от избытка, от тех невидимых потоков, что идут от него ко мне.
А потом я вижу его — Идола, Жеку, Евгения Брауна, который по паспорту Евгений Борн. Он растерян. Он переводи взгляд с меня на Андрея. И то, что происходит дальше, ломает мой мир.
— Ну, здравствуй, брат, — говорит он и делает шаг навстречу Любимову.
Брат?! Идол брат Андрея? Кажется, я теряю связь с реальностью и не могу соединить две нити воедино. Пытаюсь, но у меня не получается.
— Здравствуй, Женя, — отвечает Андрей и пожимает протянутую руку Идола. — Не думал, что увижу тебя здесь. Даже не знал, что смогу узнать.
— Ну, узнал же, — у Жеки вымученная улыбка. Усталая и натянутая, как струна, что вот-вот лопнет и издаст диссонансный звук.
45. Андрей Любимов
Я не видел его много лет. Очень долго. Только сейчас понимаю: это он, тот самый тип, маргинал, что приезжал, когда Ива вселялась в дом Кудрявцева. Вот почему он показался мне смутно знакомым.
Как прихотлива судьба: мне стоило увидеть его вблизи, чтобы узнать. Он знает Иву? Откуда? Столько вопросов… Я чувствую, что пылаю. Хочется прикоснуться ко лбу ладонью, остыть немного.
Ива смотрит на нас, словно мы не живые люди, а два привидения.
— Кажется, Ираида сегодня без моего посещения обойдётся, — Женя смотрит на Иву, глаза у него немного виноватые и смущённые.
И смотрит так… интимно. Он знает её сто лет. И если бы не вчерашняя ночь, я бы уже вообразил, что они любовники — старые, очень близкие, когда пыл уже уходит, но остаётся нежность, уважение, забота.
— Кажется, нам надо поговорить, — подхватываю я девушку: она еле на ногах стоит. Бледная, потрясённая. — Давайте где-нибудь посидим. Не здесь. У меня машина.
