По спуску, крупно дрожа на ветру, вдруг стала ползти какая-то пористая масса, оказавшаяся на поверку лимонным муссом.
Из мусса вдруг выпал режиссер. За ним по пояс в муссе бежала Норушка, на ходу работая взбивальной пружиной. Режиссер встал на ноги и, с подчеркнутым негодованием стряхнув с себя мусс, подошел к группе.
— Понимаете,— заговорил он с бригадиром осветителей,— хотелось бы снять кадр мягко… и в то же время экспрессионистически, понимаете?
— Чего ж не понять?..— сказал бригадир.— Ваня, ставь десятку!
Вдруг раздался грохот. Все обернулись. В утренних лучах солнца по шоссе съезжал директор на счетах. Брякнув счетами, стряхнув с них пыль, он подошел к автору.
— Слышь,— сказал он,— у тебя тут написано: «За ночь широкий газон перед домом покрылся какими-то странными цветами — перламутровыми, закрученными, мутно-прозрачными. Они покрывали все стебли, сверху донизу». Да-а… «Он подошел ближе и увидел, что это улитки…» Женя, у нас есть улитки? — через плечо обратился он к администратору.
— Вы мне ничего не говорили, Павел Михеич! — ответил Женя, находившийся в состоянии перманентной обиды.
— Вам все надо разжевывать?! Запихивать? Вы что, не читали сценария? — с преувеличенным бешенством кричал директор.
…Потом встал неразрешимый вопрос: как платить улиткам? С одной стороны, если не платить, будет присвоение заработной платы администрацией, а если платить, какой ревизор поверит, что деньги получили действительно улитки?
Сложилось положение, которое, кстати, складывается в большинстве киногрупп: еще не начав снимать, все уже ненавидели сценарий.
— Был бы еще гусь,— усмехаясь, сказал оператор,— после съемок можно было бы его съесть…
— А во Франции, знаете, едят улиток.— Автор почему-то ждал такой шутливой поддержки режиссера, но режиссер не реагировал, якобы увлеченный спором с осветителем.
Улиткам явно грозило сокращение. И главное, автор с тоской понимал, что это лишь начало.
Директор приступил к разбору следующей фразы:
— «Солнечный зайчик… неизвестно как…» Что значит — «неизвестно»?… «Неизвестно как пробравшись среди листьев, дрожал на стене дома».
Оказалось, что леса, воздвигаемые Палом Банычем, Отвалом Степанычем и Маньяком Тимофеичем, предназначались для того, чтобы солнечный зайчик мог забраться на стену и там дрожать, а саму роль зайчика поручили человеку с большим небритым лицом, в металлизированном галстучке…
Автор беспомощно обернулся, но режиссер стыдливо вертелся на краю площадки, вступая в оживленные разговоры с администраторами, костюмерами, гримерами, чего он никогда раньше не делал!
— А вы что предлагаете? — удивленно спросил автора директор.
— Ну как, все готово? — Чересчур оживленный, подошел режиссер.— Тогда поехали, пока солнышко!
Зайчик тяжело полез на леса.
— Постарайтесь дрожать… более ранимо! Понимаете? — кинув взгляд на автора, сказал зайчику режиссер.
Тяжело дыша, зайчик кивнул.
— Приготовились! — закричал режиссер.
— Бип! — донеслось из тонвагена.
— Мотор!
— Би-бип!
— Начали!
…Отвернувшись, автор стал вспоминать, с каким трудом он пробивал этот сценарий.
Сначала это была повесть: «За ночь широкий газон перед домом покрылся какими-то странными цветами — перламутровыми, закрученными, мутно-прозрачными. Они покрывали все стебли, сверху донизу. Он подошел ближе и увидел, что это улитки».
Он послал ее в несколько журналов и получил бодрые одинаковые отказы. Примерно через месяц он убедился, что можно спокойно посылать чистые листы бумаги — реакция будет точно такой же. Умные люди стали давать советы: к примеру, послать рукопись, переложив страницы красной икрой,— но и это не помогало.
Тогда он пошел по личным контактам. Сын крупного писателя Лукомского когда-то учился вместе с ним в институте. Перед встречей автор решил прочесть толстую книгу Лукомского «В это время». «Над лесом поднялась ракета, и в это время Петр подумал… а в это время Скворцов подумал, что Петр, наверное, не видел ракеты, а Анна в это время еще не знала». В общем, все это действительно было «в это время». Особенно попадал в точку главный герой Петр Настоящих. Все было кругло и плавно.
Придя к Лукомскому и позвонив, автор стоял перед кожаной дверью и, слюнявя нервно палец, стирал зачем-то известковые кляксы, оставшиеся на обивке после ремонта. Дверь распахнулась.
— Здрасьте! — поклонился автор.
— Ты что — ошалел? — сказал ему человек в дверях. Темные пятна в глазах рассеялись, и автор увидел, что это Сережа Лукомский, его друг, сын классика.
— Пойдем, батя в кабинете, имитирует творческий процесс,— усмехнувшись, сказал Сергей.
Потея и шелушась, автор вошел к Лукомскому в кабинет. Лукомский, величественный, с седой гривой, плавно кивнул, но продолжал говорить по телефону:
— И, ради бога, уберите забор под окнами, он мешает мне видеть дали новостроек. И потом, эти юнцы, которые бренчат под окнами на гитарах… Да. Надеюсь. Надеюсь!
Он положил трубку и всем корпусом повернулся к автору.
— Ну, юный друг, что вы нам принесли? — ободряюще улыбаясь, запел он.
— Батя! Прекрати! — сморщившись, сказал Сережа Лукомский.
Классик повернулся к нему.
— Как ты можешь, Сергей! — так же плавно, проникновенно заговорил он.— Сегодня — грубость, завтра — лишняя рюмка водки, послезавтра — тюрьма! Опомнись!
Тут вдруг автор увидел, что из головы Лукомского вылетела моль. Автор бросился ее бить и тут же понял, что совершает бестактность, поймав изумленный взгляд Лукомского.
Вконец стушевавшись, автор положил рукопись и, мелко кланяясь, вышел.
К его удивлению, Лукомский написал величественно-благожелательное письмо в журнал: «…незатейливую историю рассказал нам молодой, еще неопытный автор».
Автора особенно порадовало слово «незатейливую». Все предыдущие его работы все понимали как-то туго, именно с незатейливостью и было как раз сложно, и вот наконец-то удалось добиться!
Напечатали повесть, потом книгу. Пришла относительная известность. Автор даже стал обедать в творческих союзах, смакуя свой долгожданный успех.
Потом по повести предложили написать сценарий. Он написал.
Тот же Лукомский оказался председателем художественного совета студии.
Выслушав всех выступавших, говоривших о чем угодно, кроме как о сценарии, Лукомский, сощурившись, долго тер глаза большим и указательным пальцами. Все почтительно ждали. Автор с отчаянием вдруг понял, что никогда он не будет выглядеть таким значительным, как Лукомский, даже если станет писать в пятьдесят раз больше и лучше его!
— Понимаете, Виталий…— раздумчиво заговорил Лукомский, сжимая и разжимая глаза.— Уж очень вы как-то погрузились… в свой внутренний мир!
— Не знаю, может, кому и противно погружаться в свой внутренний мир, а мне так очень даже приятно! — крикнул автор, выскакивая из комнаты.
Благодаря уговорам Лукомского сценарий не зарубили окончательно (а надо бы!), дали возможность автору еще поработать над ним. Наконец, третий вариант приняли. Правда, еще примерно месяц он не мог получить деньги, запутавшись между Светланой Михайловной, Надеждой Афанасьевной и Вероникой Андреевной, но это мелочи.
И вот теперь на его глазах начинают уверенно рушить написанное им!
— Не расстраивайся! Брось! Привыкай,— подбодрил его оператор между дублями.
Но не расстраиваться было трудно. Это раньше, когда он работал электриком в театре (было и такое), он оставался совершенно спокойным, даже когда во всем театре гас свет. Но теперь, когда он занимался своим главным делом, спокойствие что-то никак не налаживалось.
К нему подошел озабоченный директор с телеграммой.
— Слышь-ка… когда уезжать-то собираешься?
— А что?
— Скоро кладовщик приезжает… Номер твой нужен.
Ничего не ответив, автор направился с площадки. Директор с телеграммой пошел дальше, к режиссеру. Автор чем-то его раздражал, и вообще он не понимал, зачем автор, и искренне бы удивился, узнав, что нет второго такого на складе.
«Понятно! — думал автор.— Обязательно нужен кладовщик для охраны пустых бутылок. Маленький, хмурый, сам ростом с бутылку, он будет ходить вдоль их строя с ружьем, и для этого ему нужен отдельный номер. Понятно».
Автор сидел в столовой. В углу Пал Баныч, Отвал Степаныч и Маньяк Тимофеич отмечали сдачу объекта.
— Возьмите меня к себе! — попросил автор.
…Через час принесли ему заказанного цыпленка, но почему-то пьяного, небритого, в сапогах. Автор, дошедший уже до предела, понес его на кухню. Цыпленок запел что-то несуразное.
На кухне среди раскаленных плит автор увидел распаренную женщину в колпаке.
— Уйди отсюда, сволочь, пока щами тебя не ошпарила! — в ярости закричала она.
