После каждого концерта буквально подруливают на машинах поклонники: директора магазинов, все такое… В общем, «торговцы пряностями», как я их называл. И везут в какой-нибудь загородный ресторан, где давно уже уплачено за все вперед, даже за битую посуду, или в баню какую-нибудь закрытого типа!
Особенно верными «Романтикам» поклонники с живорыбной базы оказались: везут после концерта к себе на базу — ловят рыбу в мутной воде, мечут икру! Портфели форели! Сига до фига!
Надо же, какая жизнь у «Романтиков» оказалась!
И чуть было все это не рухнуло.
Однажды мчусь я на встречу с ними, слышу вдруг: «Эй!»
Гляжу, друг мой Леха стоит. Вместе с ним работали, потом он, на что-то обидевшись, на ЗНИ перешел — Завод Неточных Изделий. Неважно вообще выглядит, надо сказать. Одет рубля так на четыре. Но гордый.
— Ну, как живешь? — многозначительно так спрашивает меня.
— Нормально! — говорю.— Жизнь удалась. Хата богата. Супруга упруга.
— А я понял,— говорит,— что все не важно это! Считаю, что другое главное в жизни!
И замолк. Что же, думаю, он назовет? Охрану среды? Положение на Востоке? Но он вместо этого вдруг говорит:
— Столько подлецов развелось вокруг — рук не хватает! Вот, думаю — пощечину этим запомнит любой подлец!
Вынимает из-за пазухи странное устройство, вроде мухобойки: к палочке приколочена старая подошва.
— Вот,— говорит.
Честно говоря, это меня потрясло!
— Да брось ты это, Леха! — говорю.— Давай лучше поехали со мной, отдохнем!
По дороге Леха мне говорит:
— А помнишь, у тебя ведь была мечта: поехать в глухую деревеньку, ребятишкам там математику преподавать, физику!
— Не было у меня такой мечты!
— Ну посмотри мне в глаза!
— Еще чего! — говорю.— Отказываюсь!
Приехали мы с ним на концерт, после концерта повезли нас живорыбщики на охоту. Все там схвачено уже было: утки, павлины. Вместо дроби стреляли черной икрой.
И только начался там нормальный разворот, слышу вдруг с ужасом: «Шлеп! Шлеп!» — Леха мухобойкой своей пощечины двум живорыбщикам дал.
— Леха! — кричу.— Ты что?!
С огромным трудом, с помощью шуток, прибауток и скороговорок отмазал его.
Вспомнил я, когда домой его вез: ведь давно уже клялся не иметь с ним никаких дел!
…Однажды уговорил он меня поехать с ним в туристский поход. Взяли две одноместные палатки, надувную лодку, забрались на дикий остров на Ладоге. Днем там ничего еще было, но ночью житья не было от холода и комаров. Леха каждую ночь вылезал, просил, чтоб я палатку его песком обкопал, чтобы щелей не оставалось для комаров. Днем намаешься как Бог, да еще ночью просыпаешься вдруг от голоса:
— Эй!.. Закопай меня!
Слегка устал я от такой жизни. Сел однажды вечером в лодку, на берег уплыл — там какая-то турбаза была. Никого не нашел там — все в походе были,— только увидел на скамеечке возле кухни молодую повариху.
— Привет! — обрадованно говорю.— Ты что делаешь-то? Работаешь?
— Не! — отвечает.— Я отдежурила уже!
— А чего не идешь никуда?
— А куда идти?
— А поплыли на остров ко мне?
— Не!
— Думаешь, приставать к тебе буду?
— Ага.
— Да нет. Невозможно это. Знаешь, как холодно там? В двух ватниках приходится спать!
Нормальный человек, послушав нашу беседу, подумал бы: странно он ее уговаривает!
Но именно такие доводы, я знал, только и действуют.
— А люди там,— канючила она.— Что скажут?
— Да нет там никого. Я один.
— Честно?
— Ей-богу, один!
Долго плыли мы с ней по темной, разбушевавшейся вдруг воде, в полной уже темноте приплыли на остров. С диким трудом, напялив на нее два ватника, уговорил я ее залезть в палатку — и тут появился Леха, с обычным своим ночным репертуаром:
— Эй! Закопай меня!
В ужасе выскочила она из палатки, увидела Леху и с криком «О-о-о!» умчалась куда-то в глубь острова. Всю ночь я ее проискал, утром только нашел на кочке посреди болота.
И поклялся я, когда обратно мы плыли: с Лехой больше никаких дел не иметь!
И вот надо же — снова появился, притулился ко мне. Жена моя почему-то с горячей симпатией к нему отнеслась.
Только приходил (а он теперь часто стал приходить) — усаживались друг против друга на кухне и начинали горячо обсуждать заведомую чушь!
Но это еще не все, что произошло.
Однажды — прихожу поздно вечером домой, вижу: сидит на кухне какой-то старичок.
— Кто это? — тихо жену спрашиваю.
— Не знаю! — плечами пожала.
— А кто же впустил его?
— Я.
— А зачем?
— А он приехал к родственникам, а их нет. Что уж я, не могу старичка пустить?!
Всегда так, с повышенной надменностью держится, когда чувствует, что совершила очередную глупость.
— Здесь сараюшка-а стаяла,— старичок повторяет.
Какая такая сараюшка, так и не добился я от него.
Ну ладно уж, положили его на нашу тахту, сами в кухне на раскладушке легли. Жена лежит в темноте, вздыхает. Потом говорит:
— …Сегодня над церковью у нас журавли весь день кружились, кричали. Наверно, вожака потеряли!
— Ну и что ты предлагаешь… К нам, что ли?!
Потом заснула она, а я долго лежал в темноте, руки кусал, чтобы не закричать!
Когда же это кончится, ее дурость?!
Потом заснул все-таки.
Просыпаюсь, иду посмотреть на старичка — и падаю. Старичка нет, и так же нет многого другого! Причем взято самое ценное — диссертацию мою так и не взял, хотя она на самом видном месте лежала!
— Вот это да! — почему-то чуть ли не обрадованно жена говорит.
— Ну, довольна? — говорю.— Кого в следующий раз пригласишь? Думаю, прямо уже убийцу надо — чего тянуть?
Обиделась, гордо отвернулась. Слезы потекли. Бедная!
И тут впервые у меня мысль появилась: а ведь погубит меня эта хвороба!
Снова теперь хозяйство нужно поднимать — старичок даже кафель в туалете снял! Решил к Дзыне пойти на откровенный разговор: стихов никаких он не пишет, дел не делает, а считается, как договорились, соавтором Костылиным и половину гонорара за песенки получает. Приезжаю к нему — и узнаю вдруг сенсацию: Дзыня, слабоумный мой друг, первое место на конкурсе молодых дирижеров занял и приглашение получил в лучший наш симфонический оркестр! Вот это да! Балда балдой, а добился!
— Ну ты,— говорю,— чудо фаллопластики… Жизнь удалась?
— Удала-ась!
— Но как Костылин-то… соавтор мой… ты, наверно, теперь отпал?
— Это насчет песенок-то? Конечно! — Дзыня говорит.
Хороший он все-таки человек! Сам отпал, и не вниз, что морально было бы тяжело, а вверх!
Позавтракали с ним слегка, потом пригласил он меня на репетицию.
Встал Дзыня за пюпитр, палочкой строго постучал… Откуда что берется! Потом дирижировать начал. Дирижирует, потом оглянется на меня — и палочкой на молодую высокую скрипачку указывает!
В перерыве спрашиваю его:
— А чего ты мне все на скрипачку ту показывал?
— А чтоб видел ты,— гордо Дзыня говорит,— какие люди у меня есть! Что вытворяет она, заметил, надеюсь?
— Конечно,— говорю.— А познакомь?
— А зачем? — дико удивился.
— Надо так.
— Ну, хорошо.
Подвел Регину ко мне. Красивая девушка, но главное — сразу чувствуется,— большого ума!
«Что ж делать-то теперь? — думаю.— В ресторан — дорого, в кафе — дешево. В филармонию — глупо. И жена опять будет жаловаться, что одиноко ей. И Дзыня говорит, что редко встречаемся…»
И тут гениальная мысль мне пришла: одним выстрелом двух зайцев убить — может быть, даже трех!
— А приходите,— Дзыне говорю,— завтра с Региной ко мне в гости!
Дзыня испуганно меня в сторону отвел.
— А как же?..
— Жена, что ли? Нормально! Скажешь, что Регина — невеста твоя. Усек? Это часто среди миллиардеров практикуется — когда едет он на курорт с новой девушкой, специальный подставной человек с ними едет. «Бородка» называется. Понимаешь?
— …А ты разве миллиардер?
— Да нет. Не в этом же дело! Главное в «бородке»!
— А! — Дзыня вдруг захохотал.— Понял!
Даю на следующий день жене три рубля, говорю:
— Приготовь что-нибудь потрясающее — вечером гости придут.
— Гости — это я люблю! — жена говорит.— А кто?
— Дзыня,— говорю,— со своей девушкой.
Вечером захожу на кухню, гляжу: приготовила холодец из ушей! Решила потрясти ушами таких гостей!
Ругаться с ней некогда уже было — звонок, Дзыня с Региной пришли. Дзыня одет в какой-то незнакомый костюм, а на лице его — накладная бородка!
С кем приходится работать!
Затолкал я в ванную его, шепчу:
— Ты что это, а?
Дзыня удивленно:
— А что?
— Зачем эту идиотскую бородку-то нацепил?
— Ты же сам велел, чтобы жена твоя меня не узнала!
— Зачем это нужно-то — чтобы она тебя не узнала?!
