проникнуть в твое сознание love дискриминации. Учти, что оная Скрижаль содержит в своей структуре куда больше love знаний, чем начертано на ее surface. Помни, что обратившись к Скрижали и отвергнув предложенные тебе love знания и love законы, ты обречешь love доску на отказ от общения с разумными существами и вечную silence».
Олег в который раз перечитал надпись на Скрижали Любви и подивился скудоумию эльфов. Черным по белому, точнее, резным по дереву написано: «Не изменяй. А если изменяешь, то не надо открывать этот факт для Скрижали. А иначе дощечка уйдет в отказняк». Но нет же. Камилле приспичило во всем сознаться перед ликом Демиурга. Или она надеялась, что сможет излить внематериальную частицу Скрижали, но при этом утаить сокровенные ее уголки?
Поверх текста на Скрижали Любви были вырисованы три сердечка: одно прошито через высверленные отверстия красными шерстяными нитями и два выжжены. Значит, текст все же зачеркнут, как и в Скрижали Силы, но подход к перечеркиванию на этот раз куда более изысканный. Да и надписи, в отличие от загадочных зашифрованных аббревиатур Скрижали Силы, вполне понятны – этакие руководства к действию, можно сказать, любовные заповеди.
К чему только слово «доска», написанное в конце текста? Как-то уж очень неучтиво Демиург относится к своему творения, сравнивая его с деревянным строительным материалом. Неужели творец успел разочароваться не только в созданных им разумных существах, но и в самом чувстве любви? В таком случае, «доска» – это очередная усмешка, брошенная вслед отказывающимся исполнять заповеди разумным существам. Остается надеяться, что значения слов и символов истолкованы неверно, и Демиург все же верит во все, о чем он вещает через свои три «доски».
Алексиков протянул руку к Скрижали и мгновенно отпрянул. Ладонь оттолкнулась от любовной доски, словно одноименный электрический заряд. На секунду Олегу показалось, что в воздухе промелькнула искра.
– Это ты даровала нам дитя апокалипсиса! – закричал Алекс, скривив гримасу злости и взмахнув указательным пальцем. – Ты позволила Аннато усыпить наших собратьев и принудить эльфов к уничтожению своего вида! Из-за тебя уже дважды чуть было не погибла моя возлюбленная! Ты, Скрижаль Любви! Ну, скажи мне, какая во всем этом любовь?
Алексиков внимал тишину. Наслаждавшаяся своей silence Скрижаль отказывалась с ним разговаривать. Генералиссимус клокотал злостью еще пару секунд, а затем проглотил обиду и упал на колени. На глазах у него наворачивались крупные слезы.
– Чего ты хочешь? – всхлипывая, спросил Алексиков. – Ты считаешь, что мальчик не должен был рождаться? Устроила бы выкидыш для Камиллы! Хочешь, чтобы я его убил, искупив свой грех кровью и болью? Я хотел возвращения эльфов на сушу. Я мечтал об отмене эльфийских турниров и сохранении своего вида. Теперь я плевал на сушу! Я хочу иметь нормальную семью! Хочу воспитывать с Камиллой сына! А он, видите-ли, хочет мне нож в спину. Скажи, что я делаю не так? Ты не позволяешь к себе прикасаться, но это не значит, что я не могу изливать перед тобой свою душу и просить о прощении. Я готов ради любви отказаться от воскрешения армии эльфов. Разве не это ты проповедуешь?
Алексиков окончил свой монолог и почувствовал себя дураком. Он стоял на коленях, изливая душу перед неодушевленным предметом. Если бы не многочисленные свидетельства чудотворного действия Скрижали Любви, диалог с ней действительно был бы одним из признаков слабоумия. Но Скрижаль выбрала silence. Хоть ты тресни – обет молчания этой дощечки нарушить не удается.
Алексиков поднялся с колен и направился к выходу, столь же спешно, как появился в храме. Олег неустанно следовал за ним. При виде Алексикова охранники, караулившие вход, замерли в исступлении. Кланяться или нет новоиспеченному генералиссимусу после проигнорированного им приветствия? Один из охранников поклонился, второй, замешкавшись, успел лишь кивнуть.
Алексикова не интересовали субординации. Скрижаль отказалась с ним говорить, но, тем не менее, он отыскал некоторые ответы. Его осенило: что если вопросы нужно задавать не словами, а действиями? Ведь реакцию обомлевшего собеседника, пусть даже негативную, можно вызвать простым щелчком по лбу.
Олег проследовал за Алексиковым в отсек генералиссимуса. Алекс вошел в собственные покои, распахнул потайной ящик бельевого шкафа и извлек из него несколько флаконов с буроватой жидкостью. Вильгельм прятал тайно употребляемые им ингибиторы роста, оставшиеся от Аннато, практически на виду у отца. Наверное, он хотел, чтобы их у него отобрали, как малолетний самоубийца, помышляющий о том, какими благами его утешат родители, после того, как вовремя вытащат из петли.
Другой флакон, переливающийся перламутром, Алексиков достал из выдвижного ящика письменного стола. Задумавшись на минуту и понурив взгляд, Алекс откупорил все стеклянные сосуды и добавил в флаконы Вильгельма по две-три перламутровых капли. Сверкнув редкими блестками на поверхности жидкости, перламутровые коллоиды растворились в ее объеме. Алексиков потряс флаконами, добиваясь перемешивания растворов, и, прищурившись, оценил их однородность.
Однородные. Даже опытный специалист-химик, не будучи предупрежден о подвохе, не заметил бы изменений состава, – не то, что двенадцатилетний мальчик. Удовлетворившись результатом, Алексиков вернул флаконы Вильгельма на место и сел за свой письменный стол.
– Предатели умирают вне очереди, – повторил Алекс произнесенные его сыном слова.
Олег с изумлением посмотрел на Алексикова и ухмыльнулся: «Надо же, как все просто!» Выходит, убийство Вильгельма свершится в ближайшие дни без участия Тиглева и Стопарина. Препятствия на пути к Скрижали устраняются сами собой.
Но что сподвигло Алексикова отравить своего сына? Может, и впрямь стоит отвлечься от слежки и поговорить с Андреем о событиях, произошедших на острове? Пожалуй, именно так, тем более, что призрачий компас теперь полностью удовлетворен.
Глава 24. Материнский love подвиг
После описанных из-за спины Олега сюжетных перипетий, внезапное недомогание Вильгельма, уложившее его на больничную койку, не вызовет у читателя ни малейшего удивления. В медицинский отсек Вилли доставили без сознания. Осушив свой привычный флакон, он грохнулся на пол и изошел пеной у рта. «К удивлению, скопытился не сразу», как прокомментировал его состояние Тиглев.
Алексиков изобразил заботливого родителя и сразу же вызвал медиков. Знает, что они уже не помогут. Зато сердобольный папаша окажется вне подозрений. В конечном итоге, можно будет списать все на действие угнетающих мозг ингибиторов роста.
«Умирает от неизвестной болезни. Делаем все, что в наших силах», – признается медик, и Алексиков, безупречно отыгрывая свою роль, орет на него, что есть мочи. Медработник понимающе кивает головой и опускает глаза. «Не вели казнить, вели миловать», – читается в его взгляде. «Хватит причитать! – повторяет Алексиков. – Делайте свою работу!» А работа медслужб в данном случае должна была заключаться в констатации смерти.
Однако мальчик не умер и на второй день пребывания в медицинском отсеке. Вместо смерти медики констатировали впадение в кому, из которой Вильгельму вряд
