испытавшему культурный шок, тогда казалось, что СА – прогнившее до блевотины, взращивающее одних дегенератов сообщество, лишенное не только героического ореола, но и права на существование. Да, им говорили, приютивший сборы стройбат – еще не вся армия, а ее худшая часть, но почему-то верилось этому с трудом. Зато подмывало, открыв цистерны заправочной, пустить на всю округу петуха, разоряя зверинец.
Между тем ничего общего с той оголтелой солдатней попутчики не имели. Даже спали опрятно, без храпа, маеты, под стать неброскому, почти беззвучному бодрствованию. При этом взыскательный глаз не мог не запечатлеть исходящую от них силу знающих себе цену удальцов. Из того же, что и гастролер, выводка, тот лишь артистичнее и, должно быть, опытнее, подумал Талызин.
Тут Семен Петрович почувствовал на себе пристальный взгляд, не понимая, откуда и чей он. Оглянулся, но даже присутствия бортпроводниц не выявил. Вновь обратил взор в хвост лайнера, обнаружив, что за ним некто в последнем ряду наблюдает. Прищурившись, разглядел нового, прежде не замеченного субъекта – мужчину около сорока, столь же самодостаточного, как и десятка уснувших бойцов. В том взгляде не было ни вызова, ни сарказма, а застрял устойчивый профессиональный интерес. Будто прикидывал на глаз, кто ты и каковы твои намерения. И, разумеется, насколько опасен.
Пошевелив подувявшими извилинами, Талызин смекнул, что наблюдатель, скорее всего, командир летучего подразделения. Бодрствует, причем не от бессонницы, а несет вахту, охраняя не столько сон, сколько безопасность коллектива – без всякой оглядки на экстерриториальность полета на десятикилометровой высоте. «Высшая лига, ничего не скажешь», – возвращаясь в привычную позицию, заключил Талызин. Дразнимый интригой, он спустя полчаса вновь обернулся, обнаружив нового часового с прежним, казалось, поставленным инструктором взглядом – бесстрастного, но неумолимого считывания кадра.
В какой-то момент Семен Петрович задумался: он оприходовал одну порцию «Пшеничной» или две? То есть, принесла ли стюардесса обещанную добавку? Если даже нет, то откуда нехарактерное для совковой обслуги радушие, да еще в столь щепетильном, чреватом осложнениями деле? Ответа между тем не нашел, ощутив на смыкающихся веках две известного церемониала монеты. Последнее, о чем Талызин подумал, уже несясь кувырком в царство Морфея: хорошо бы зависнуть в этом гудящем дирижабле, пока иракский нарыв не рассосется или лопнет.
Талызин проснулся, не разбирая, где он. «Что за странный автобус?» – наконец, слепилось из обрывков сна и шлаков перебора. Но увидев поодаль чем-то знакомую девушке в форме, Семен Петрович задышал ровнее. Среди своих, слава богу…
Впрямь человек без коллектива – тварь затурканная, а бражник, в загуле, тем более…
Чуть позже, встревоженный гулом двигателей, Семен Петрович стал мотать головой, натыкаясь на тьму за округлившимися почему-то окнами. И никак не мог восстановить событийно-координатную ось. В итоге переключился на самого себя: обследовал физическую комплектность членов, хоть и поверхностно.
– Вам чай или кофе? – прозвучало над ухом. На тот момент, согнувшись в три погибели, Семен Петрович рассматривал валяющиеся под соседним креслом ботинки. Будто бы свои… На звук распрямился, чуть задев головой откидной столик. Стакан покатился, но на канте замер.
Тут к нему память вернулась, обнажив, помимо подлого зигзага судьбы, ощущения мерзкого похмелья.
– Мне бы… – проблеял он стоящей у кресла бортпроводнице.
– Так чай или… – уточнила «своя», обрывом фразы о чем-то намекая.
Талызин часто, угодливо закивал.
– Что именно? – Стюардесса с опаской обернулась.
– Как прошлый раз… – Семен Петрович стыдливо потупился.
– Вы в своем уме?! – вспылила голубая принцесса. – Все проспали-пропили?! Коммунизма-то нет, раствора не хватило…
Талызин отстранился, должно быть, опасаясь пощечины, а может, оргвыводов за пропитое им общество благоденствия.
– Но… по прейскуранту бара, так и быть… – Стюардесса выжидающе смотрела на босого пассажира, кокетливо постукивая пальцами по обшивке кресла.
Семен Петрович задумался, силясь представить, как фужер из Шереметьевского бара перекочует на борт самолета в часе лета от цели. То, что на международных рейсах продают величаемое «баром» спиртное, он не знал.
– Так будете? – шепотом спросила «барменша», казалось, причащая к бортовой тайне.
Семен Петрович воровато кивнул, мигать не переставая.
– Пятьдесят долларов, – выдала счет королева момента.
Ощутив острую нехватку воздуха, Талызин вытаращился. Между тем вспыхнувшее чувство протеста – отнюдь не главный признак его состояния. По большей части, Талызин вел подсчеты: конвертировал командировочные, пять двадцаток «Дама с буклями», в долларовый эквивалент, а отталкиваясь от курса черного рынка, пятьдесят долларов – в рубли. Выходило, что «порция» съест треть командировочных или три его месячные зарплаты в «мавзолейных», как кто-то из его знакомых недавно пошутил. В эпицентре же, где пихаясь, а где, исподтишка гвоздя локтями, крепнул синдром снять «порчу».
В конце концов мешанина свалялась в ком безрассудной жажды – немедленной, хоть из клюва журавля дозы.
– Несите, только у меня фунты… – процедил сквозь зубы Талызин, обреченно опуская голову.
– Лишь бы настоящие… – ответствовала «угонщица» командирочных и скрылась.
Доза отдавала еще большей конспирацией и загадкой, чем переговоры о ней – завернутая в арабскую газету бутылка. Между тем сдача с двух двадцаток – в тех же фунтах и, навскидку, точная. Сняв обертку, Талызин опешил: непочатая «Пшеничная»! С чего бы это? Ведь подразумевалось сто грамм!
Здесь его осенило, что ситуация для обслуги, должно быть, трафаретная. Похоже, в последнее время не он один поднимался на борт «Москва-Багдад» на бровях, что не диво. Еще неделя и Ирак разворотит тайфун войны. Запрещающий же алкоголь ислам не сулит даже оттянуться напоследок. Так что кто идет в разнос перед судилищем, как он, а кто запасается «анальгетиком» впрок. Чем ползучий частный сектор и воспользовался, сплавляя – он нисколько не сомневался – контрабандную «Пшеничную» по пятикратному тарифу советской «валютки». «Пробниками» же жертвуют, дабы спровоцировать или разжечь аппетит.
Секунду-вторую Талызина покалывало уточнить: бутылка, не шведский стол ли? Но, чертыхнувшись про себя, он лихо отслоил жестяную пробку. Заполнил стакан на четверть и выпил. Плотно сжав веки, прислонился лбом к спинке кресла напротив – сбивал слепящую картинку, увы, без сюжета, не говоря уже, перспективы. Отстранился, плеснул еще сантиметр, но пить не стал. Прильнул виском к стене у иллюминатора, так и не раскрыв глаз.
Тем временем лайнер начал снижение, покидая крейсерскую высоту. До «Саддама Хусейна», прими их аэропорт, пятьдесят минут. Из хвоста доносились аккуратные щелчки, шорохи: летучая команда, будто во вражеском тылу, едва узнаваемо чистила перья. Молчком, как и прежде.
Все-таки, куда их несет нелегкая, подумал Семен Петрович, Горбачева-то, по крайней мере, внешне, в двойной игре не уличить. Хотя бы потому, что Союзу, в стадии активного распада, совсем не до Ирака. Стало быть, за командой стоит, скорее всего узковедомственный, по аналогии с моим, несогласованный с центральной властью интерес. Между тем лихая година свою пасть, по большей части, на самых достойных разевает…
Семен Петрович потянулся за «дозаправкой», ощутив
