Надвигается осень. Желтеют кусты
Надвигается осень. Желтеют кусты.И опять разрывается сердце на части.Человек начинается с горя. А тыПростодушно хранишь мотыльковое счастье.
Человек начинается с горя. Смотри,Задыхаются в нем парниковые розы.А с далеких путей в ожиданьи зариО разлуке ревут по ночам паровозы.
Человек начинается… Нет. Подожди.Никакие слова ничему не помогут.За окном тяжело зашумели дожди.Ты, как птица к полету, готова в дорогу.
А в лесу расплываются наши следы.Расплываются в памяти бледные страсти —Эти бедные бури в стакане воды.И опять разрывается сердце на части.
Человек начинается… Кратко. С плеча.До свиданья. Довольно. Огромная точка.Небо, ветер и море. И чайки кричат.И с кормы кто-то жалобно машет платочком.
Уплывай. Только черного дыма круги.Расстоянье уже измеряется веком.Разноцветное счастье свое береги, —Ведь когда-нибудь станешь и ты человеком.
Зазвенит и рассыплется мир голубой,Белоснежное горло как голубь застонет,И полярная ночь поплывет над тобой,И подушка в слезах как Титаник потонет…
Но уже, погружаясь в арктический лед,Навсегда холодеют горячие руки.И дубовый отчаливает пароход,И качаясь уходит на полюс разлуки.
Вьется мокрый платочек, и пенится след.Как тогда… Но я вижу, ты все позабыла.Через тысячи верст и на тысячи летБезнадежно и жалко бряцает кадило.
Вот и все. Только темные слухи про рай…Равнодушно шумит Средиземное море.Потемнело. Ну, что ж. Уплывай. Умирай. Человек начинается с горя.
«Современные записки». 1932. № 49
МОЛЧАНИЕ
Все это было. Так же рекиОт крови ржавые текли, —Но молча умирали грекиЗа честь классической земли.
О нашей молодой печалиМы слишком много говорим, —Как гордо римляне молчали,Когда великий рухнул Рим.
Очаг истории задымлен,Но путь ее — железный круг.Искусство греков, войны римлянИ мы — дела все тех же рук.Пусть. Вечной славы обещанье
В словах: Афины, Рим, Москва…Молчи, — примятая траваПод колесом лежит в молчаньи.
«Новоселье». 1942. № 5
Эмилия ЧЕГРИНЦЕВА*
ПОСЕЩЕНИЯ
Стихи 1929–1936[97]
«Ближе утро. Нехотя и вяло…»
Ближе утро. Нехотя и вялоразжимает руки темнота.Я лежу в тенетах одеяла.Отлетает робкая мечта.
Стрелки прикоснутся к сновиденьям,будто два отточенных меча,и ресниц испуганные тениоттолкнет зажженная свеча.
Догорят в бушующей спиртовкеголубые искорки планет,и вползет в окно мое неловкий,пряным кофе пахнущий рассвет.
Возвратятся мелкие заботыпод родной, гостеприимный кров,и вода змеиным оборотомсмоет с плеч тугие крылья снов.
Вот и день. И утренняя сажапонемногу гуще и темней.Нет, судьбы мне снова не предскажутледяные звезды на окне.
БЕССОННИЦА
Из улицы в улицу — вброд —бродить без расчета, без меры;и прошлое в ногу идет,как тонкая тень Агасфера.
До звезд завивает спиральсухая и пьяная вьюга.Бессонная ночь, не пора льс тобою расстаться, подруга?
И город, оседланный мглой,уныло плетется к рассвету.О, что бы присниться моглоза время напрасное это?
Желтеет измятый восток.Не будет заря, как начало,но как утомленный сирок,как сброшенный фрак после бала.
А твой неустойчивый шагскребет тротуар по загривку.И пляшет пустая душаобрывком газеты, обрывком.
ВЕСНОЙ
На сквозняке весенних сутокраскрылись двери, как цветок,и к звездам синий первопутокот сырости почти размок.
По крышам рассыпая шорох,на небе трогается лед,и вспыхивает, будто порох,над садом мартовский восход.
Там будут выстроены громомдля нас, как радуги, мосты.Там, успокоенные бромом,мы бросим тело, как костыль.
И, покидая образ прежнийи заводь сонную земли,заголубеет, как подснежник,душа у звездной колеи.
И ветер треплется мочалкой,и в полых водах тонет путь.А ночь, как нищая гадалка,судьбы не может обмануть.
ВАЛЬС
Расцветай, моя ночь, и касайсяшелковистым подолом людей!Мы плывем по широкому вальсув голубой невесомой ладье.
Опустевшие столики пенойоседают за нами к стене,и качается ночь, как сирена,на блестящей паркетной волне.
От расплывчатой мглы ресторанаотплывая навеки вдвоем,голубые забытые странымы, как молодость, снова найдем.
Медный ветер сметет дирижера,раскачает простенки прибой;в повторенных зеркальных просторахстанет тесно кружиться с тобой.
И круги расширяя над залом,покидая, как пристань, паркет,разобьемся мы грудью о скалы —об высокий холодный рассвет.
«Скит». I. 1933
«Уже твердел сраженный день»
Уже твердел сраженный деньи больше сердцу не был нужен,и звали вывески людейна кружку пива и на ужин.Уже гремучею змеейна двери опускались шторы,и рейс окончила дневноймеждународная контора.Не торопясь, жевал туманотяжелевших пешеходов,и за решеткой океанкачал в ладонях пароходы.И ветер, растолкав народ,в боязни опоздать к отходу,открыв большой и громкий рот,кричал бумажным пароходам— пронзительней, чем муэдзин,чтобы смелее отплывали,что ведь не только для витрину них бока обшиты сталью!И вот тоска несла из тьмыживые волны, запах пены,и неспокойная, как мы,ждала флотилия сирену.И, обгоняя пароход,мы шли во мрак Иллюзионавстречать тропический восходи фильмовые небосклоны.
«Какая страшная и злая…»
Какая страшная и злаятуманом скованная мгла,созвездья спутавши узлами,над нашим городом легла! Мы, как растерянная стая, зовем друг друга через тьму, касаясь легкими перстами слов, непонятных никому.И в тонкой пряже параллелейползут моря на материк.Под нами робкие свирели,как гомерический парик. И сквозь всесветные пространства, в географической графе, классическое постоянство проносит бережно Орфей.Хрестоматические души,томясь в учебниках земных,свою любовь, как розу, сушатмеж рифмами стихов своих. Ища и плача на подмостках, и в опереточном аду мы ждем, как красные подростки, — испуганные какаду. Так непонятно и напрасно нас воскресят за низкий балл — для встречи краткой и прекрасной и смертоносной, как обвал.
«Скит». I.1933
«Рисует белые узоры…»
