Умен Дубов, далеко и глубоко видит, но только сейчас он окончательно раскусил и разжевал всю возню и беготню Федулова вокруг председателя «Нового пути». Понял Дубов, какую хитрую стратегию разрабатывает бывший Мишка, а ныне Михаил Сергеевич. Он, Дубов, не вечен, он болен и стар. Председатель райисполкома Нырков не болен, но тоже стар. Кто вслед за ними идет в районной упряжке? Федулов. Если глянуть в его личное дело, то там идеальная чистота и порядок. Возраст самый-самый, тридцать шесть. Опытен как хозяйственник, если вспомнить, как работал в совхозе. Не наказывался особо, хотя был в той группе, где наказания часты… Но вдруг кинут взгляд по району: нет ли там кого подходящего? А там Глазков — тоже умный, тоже общительный, тоже расторопный, а вдобавок хорошо воспринимает новое, принципиален. Как тут не пособирать факты.
Вот к какому печальному выводу подвел себя Дубов Виталий Андреевич, и горько стало ему и даже стыдно смотреть и слушать бывшего Мишку, а ныне Михаила Сергеевича. Вот он сидит, вытянув руки на подлокотниках кресла, поигрывает раскрытым блокнотом, давая понять, что там еще достаточно и про Глазкова, и про Дубова, может быть. Лицо у Федулова крупное, но не грубое, строгое, решительное. Височки аккуратно подбриты, волосы в хорошем беспорядке, одет просто, но со вкусом. Только глаза вот. С такими глазами, решил вдруг Дубов, обычно не уступают пожилым и детям место ни в трамвае, ни в автобусе.
— У тебя все? — спросил Виталий Андреевич.
— Если этого недостаточно, — Федулов сделал значительную паузу, — то у меня имеются самые свежие факты. Например, как Глазков разошелся с женой. Такой морально устойчивый, не пьет, не курит — и на тебе! Жену взашей.
— Она, насколько я знаю, уехала в отпуск, — поправил Дубов.
— Что-то мало людей, уезжая в отпуск, увольняются с работы. Я проверил в отделе культуры. И вообще я бы на вашем месте…
— Ах, вон оно что! — изумился Виталий Андреевич. — Тебе уже и место мое надо! — с натугой закричал он, медленно приподнимаясь за столом. Пальцы до побеления вцепились в край столешницы, обвислые серые щеки разом побагровели. Все это Федулов видел не единожды и знал, чем это кончится. Сейчас Дубов станет крыть его по-флотски. (До моря Виталий Андреевич добирается теперь лишь в пору отпуска, а отголоски морской военной службы прорываются). Но Дубов спросил неожиданно тихо, почти шепотом:
— Ты что злобствуешь, Мишка? Зачем?
Федулов раскрыл рот, но сказать ничего не может, застрял в горле какой-то рыкающий звук, скомкавший загодя приготовленные на этот случай слова. Одним этим «Мишкой» Дубов напомнил сразу все: кто он такой Федулов на самом деле, как шел он к нынешнему своему положению, кто вел его, осторожно отгребая с пути помехи.
— Тебе хоть капельку стыдно? — еще спросил Дубов.
Молча поднялся Федулов, аккуратно придвинул к столу кресло, закрыл блокнот и ушел, плотно прикрыв за собой дверь. Дубов еще какое-то время стоял будто окаменевший, пока пальцы сами собой не отклеились от стола и не заныли как с мороза, пока не отхлынула тяжесть от сердца и не вздохнулось полной грудью. Только потом он сел, откинулся на спинку стула.
Чем старше становился Дубов, чем больше вбирал со стороны и вырабатывал в себе житейского и партийного опыта, тем яснее сознавал, что можно допустить оплошку хоть в чем, но нельзя ошибаться в людях. А вот же ошибся и, видать, крепенько…
Цель-то у Виталия Андреевича была благая. Хотелось подготовить себе замену, испытанную на слове, на деле, на чести, на трудностях и на всем остальном, что закаляет человека и делает его в конце концов кремнем, пригодным для высекания не только искр, но и целого пламени. Вот что хотел сделать Дубов, чтобы потом, когда он уйдет, никто не мог бы упрекнуть: какой же это был секретарь, какие он кадры растил без малого пятнадцать лет, если на свое место человека не подготовил? В прямую вину не поставят, но все же… Ну, Мишка, ну, фрукт! Дубову казалось, что он один действует на Федулова, настраивает и воспитывает. Оказывается, нет. Что-то другое оказалось более сильным… Но как теперь скажешь, как объяснишь, что сам ты, своим старанием взрастил его и нянчился с ним. А сказать, думает теперь Дубов, придется. Совхоз Федулов тянул, а управление не по нему. Не тот масштаб и зрение не то. Тут надо видеть как на таблице для проверки глаз — и большие буквы и самые малюсенькие…
Повздыхав, Виталий Андреевич открыл папку с черновиками выступления, взял толстый красный карандаш и принялся заново читать.
Поголовье скота на начало года… Что район имеет сегодня… Что останется к осени… Площади орошаемых сенокосов и пастбищ. Было, стало… План накопления кормов, его реализация: по району, по хозяйствам, по видам кормов… Ожидаемый сбор зерна… Ожидаемый сбор силосных… Сколько будет своей соломы и сколько потребуется завезти со стороны… В пересчете на кормовые единицы и на голову скота… Наличие кормоцехов, их состояние, реконструкция, строительство новых… Механизация кормозаготовок… Камыш, березовые веники, травяная и хвойная мука… Помощь шефов из города: по району и хозяйствам… Соревнование и его организация… Агитационная работа… Просьбы к областным организациям.
Он читал и морщился: не то, не так. Слишком спокойно. Получается логически выдержанная, но сухая исповедь. Не чувствуется атмосферы, в которой живет район. Не видно борьбы. А что район борется — это без всякой натяжки.
Виталий Андреевич положил перед собой стопку чистой бумаги, но ручка, уже изготовившись писать, надолго замерла и только потом из крупных круглых букв составилась первая фраза. Дальше пошло легче. Дубов писал о том, ради чего и будет отчет, — о работе партийных организаций, о роли коммунистов, поставленных на самые горячие точки кормовой страды.
…А к Уваловскому району, все ускоряя свой бег и набирая силу, двигалось еще одно злое порождение стихии. Ураган возник в соседней области в зоне перепадов давления, температур и еще каких-то атмосферных явлений. Сначала он только поигрывал пылью на дорогах, трепал листву и рвал ее, взметывая под самые облака. Но потом сгустил над собой тучи, рассвирепел и ринулся искать поживы.
Когда Виталий Андреевич, прихватив кипу бумаг, чтобы вечером еще поработать, шел из райкома домой, он подумал, что может к ночи соберется гроза. Уж больно ныло все тело и трудно дышалось. Но по небу неспешно стекали к северу безобидные белые облака.
Жена неделю назад уехала со своими шестиклассниками на экскурсию в Ленинград, и он домовничал один.
Виталий Андреевич открыл окно, чтобы освежить застоявшийся воздух, поплескался в холодной воде, смывая пот, достал из холодильника бутылку кефира и с наслаждением выпил его. Сразу стало легче. Полежав четверть часа на диване, он сел к столу, разложил принесенные бумаги.
Дубов не сразу понял, что произошло. Но вот с треском хлопнула оконная рама, дзенькнули осыпающиеся на пол стекла, комната наполнилась густой горячей пылью. Дом содрогался, будто по его бокам стали непрерывно бить чем-то мягким, но тяжелым.
С трудом отжав придавленную ветром дверь, Виталий Андреевич вышел на крыльцо, глянул вдоль переулка, глянул вверх, и холодок еще неосознанного страха зябкой дрожью пронзил все тело.
В вышине черного неба часто вспыхивали тусклые молнии, но грома не слышно за свистом и гулом ветра. На крышах скрежетало и хлопало задранное железо, звенели падающие из окон стекла. Невесомо, как бумажки, по переулку летали листы шифера, какое-то лохматое тряпье, ветки деревьев. Все это взмывало на невидимую высоту, грохалось на землю и снова, подхваченное неудержимой силой, улетало прочь. Но вот в переулок с завыванием ворвался черный столб вихря, похожий на гигантское неведомое чудовище. Покачиваясь, то приплясывая на одном месте, то делая прыжки, вихрь походя снял крышу стоящего неподалеку дома и она, растерзанная на куски, исчезла. В переулке рос огромный тополь, о котором даже и подумать нельзя было, что он подвластен стихии. Но вот черное чудовище коснулось его, тополь забился, закачался и рухнул, обнажив бело блеснувшие обнаженные корни. Искрили и трещали захлестнутые провода. По переулку метались охваченные страхом люди. Они что-то кричали, не слыша друг друга, и тут же разбегались. Стали видны отблески сразу трех пожаров.
Все это Дубов увидел за какую-то одну-единственную минуту. Он был оглушен и заворожен стихией, и только увиденное пламя пожаров вывело его из оцепенения. Виталий Андреевич кинулся в дом, с трудом попадая пальцами в отверстия телефонного диска, набрал номер дежурного райкома.
— Райком партии, Травин, — ответил инструктор отдела пропаганды и агитации.
— Дубов говорит. Я сейчас приду. Юрий Петрович, звони по хозяйствам, выясняй обстановку. Но в первую очередь в пионерский лагерь.
