другой:
кто нас моложе, скоро с бОльшим правом
разляжется по этим рыжим травам
и будет Богу самый дорогой.
В груди, как среди пальм – ни ветерка,
обманчив штиль на Средиземном море.
Его на мирном маленьком просторе,
моя сегодня черпает рука.
* * *
Как это нелегко, почти убого! –
встав перед Ним, но не наедине,
заискивать и унижаться мне,
выпрашивать желанное у Бога.
Под сводами невзрачных синагог
не то чтобы я трушу и немею –
молиться я публично не умею:
сколь я наивен был бы, кабы бы мог.
Я верю: счастьем воздаётся лишь
когда не клянчишь милостей у Бога,
но рад тому, что надобно немного –
когда не просишь, а благодаришь.
Страсти по памятникам
Он стоит над землёй, рукотворный,
а под ним – с арматурой народ,
что сегодня другого проворно
сокрушал у Никитских ворот.
Генерала – в Америке даже! –
не расиста! – но… Роберта Ли! –
таки свергли… а был же на страже,
чтобы Юг их «не как Сомали»…
Балалаечка жалостно: «тум-ба…»
от Вирджинии аж до Курил –
«… ах, за что осквернили Колумба,
лучше б кто ему пива открыл!..»
И в России бульдозер холопа
прёт и прёт напролом по тропе,
чтобы завтра старушка Европа
голый зад показала толпе!
Я предвижу и «браво», и стоны,
что вот тут, мол, стоял Мавзолей,
где ни голубя – только вороны,
ни церквей, ни крестов, ни аллей…
Кто обрёл свою славу в зените
без пощады к земным палачам,
запечатанный в красном граните
безголосо кричит по ночам.
Время бронзою гениев славит,
фонарей отражает лучи…
Здесь вандал, издыхая, оставит
лишь анализ вчерашней мочи.
Попираема Память! За травлю
изваяний мрачна – от стыда.
Им возлить бы ей совести каплю…
Возлила бы. Да только куда?
Ключи под ковриком
Господи! Советские привычки!
На веревках – маек белизна,
песни радиолы из окна,
четверым соседям – в кухне спички
и бутылка красного вина…
Разговоры, сплетни, пересуды,
про густые брови анекдот,
общий разнесчастный огород,
и восторг от импортной посуды,
и в кино индийский марш-поход…
Поцелуй со Светкой за сараем,
на стене – Саврасова «Грачи»,
за стеною Лифшицы – врачи.
И ещё – как будто бы не знаем –
под придверным ковриком ключи…
…Нынче просто выползи из хазы,
в климат сотни африк горячей,
солнце пышет в миллион свечей,
погуляй до сектора, до Газы –
Ни страны, ни Светки, ни ключей!
60
Не оставляй меня, Господь!
Не оставляй меня, Господь,
и не равняй с собой живущих,
пусть я не кровь твоя, не плоть,
но ты мне нужен прочих пуще.
Не оставляй меня, пока
до храма далека дорога.
С высот вглядись – не свысока
заметь, прошу совсем немного.
Ты можешь мне не верить, но
я по-другому жить могу ли?
Ты ближе всех уже давно
к моей единственной мамуле.
Так помоги перемолоть
себя – и, став с тобою рядом,
шепнуть: «Услышь меня, Господь,
сопроводи рукой и взглядом…» –
До слёз и клятв, молений вплоть
не оставляй меня, Господь!
Осенний сон
Осенний рыжий пантеон…
В слезах дождя дрожит осина –
такой вчера приснился сон
среди жары, среди хамсина.
Коснусь горячего стекла –
зиму рисую. Сердце радо
то достучаться до тепла,
то дотянуть до снегопада.
Пришел сентябрь на русский луг –
луг замерзает в одиночку.
«Мы будем счастливы, мой друг», –
во сне рука выводит строчку.
Несовершённые поступки
Потенциал растратить бы,
а не носить в горстях.
Какой-такой сигнал трубы
ты ждёшь в очередях?
Стоишь за пивом ли «Голдстар»,
зажав в руке гроши –
покуда действен и не стар,
поступок соверши! –
туристом на Луну махни,
спортсменом – на Монблан,
в стене Кремлёвской сохрани
переворота план…
Вот Пикассо – тебе пример:
Парит его голубка!
Не пролети же без фанер –
точнее, без Поступка.
* * *
Трясясь в прокуренном вагоне,
не обольщайся, что любим.
Вот выйдешь ночью на перроне
и станешь псом по кличке Бим…
Куда идти, к кому прижаться? –
колода лет – колода карт.
Они, краплёные, ложатся
туда, где цвёл твой юный март!
Глотай «Баркан», люби дорогу,
гони свою ночную грусть.
А что стихи? Молитва Богу –
он их предвидит наизусть.
* * *
Звенит жара Приморского бульвара
Назойливым… как будто, комаром.
В густой тени каштана ты – густого,
ты соткана из света золотого,
а за твоей спиной стоит паром.
Порой его поскрипывают сходни –
довольны, что приют их не пустой.
Вот-вот исчезнут берега господни,
и с ними дух морской, иногородний,
и свет, что был тобою – золотой.
Тонкий Восток
Бывают на сердце от скорби внезапные метки –
не жалуйся и не ходи без конца к докторам.
Тебе не помогут микстуры, уколы, таблетки,
кривые твоих разгулявшихся кардиограмм.
Когда доживаешь опять до зелёного марта
и видишь: сквозь толщу асфальта пробился цветок,
срывается жизнь с неизменно весёлого старта,
и сердце не рвётся – твой тонкий, но прочный Восток.
Марш Шопена
Оттого я часто резок,
как какой-нибудь «попса»,
что судьба для нас – отрезок,
где оставить голоса.
Достучаться – тоже важно! –
добежать, покуда прыть,
на кораблике бумажном
до желанного доплыть.
Быть услышанным на йоту,
к неприступным догрести
и вручить им таки ноту,
и потребовать: «Впусти!»…
Но когда Господня смена
отопрёт тебе врата,
не услышишь ты Шопена:
нет там маршей ни черта!
Прогулка со щенком
Когда ни строчки, ни звонка,
ни новостей, ни эсэмесок,
когда в душе твоей тоска
темнее плотных занавесок,
найди в друзья себе щенка,
иди гулять с ним в перелесок.
Оставь друзей, кому в укор
жилплощадь обмерял шагами –
иди на праздничный простор
под небо с яркими шарами,
где пароходы на реке
стоят под белыми парами.
Туда, где ветерок метёт
поляны, красные от мака,
где видно, что и жизнь пройдёт,
но на душе не будет мрака –
там вдруг тебя в лицо лизнёт
не предающая собака.
* * *
Размер стихов – анапест и хорей –
домохозяйкам ясен и эстетам.
А ко всему – уж если ты еврей,
хоть кем-то стань! Но только не поэтом!
Ночные дожди
Ночью дождь проспали горожане –
ветер злой швырял и рвал зонты.
Персонажем в маленьком романе
встретил утро пасмурное ты.
Кофе пей, погоды лучшей жди,
мал роман, зато длинны дожди.
Но они волнуют нас не очень,
многих лет они ведь не короче.
Жизнь и вымысел… нечёткие… границы –
дождь ночной, промокшие страницы.
Про Коростылёву Верку
Ей житуха вся – сплошные вздохи!
Шоколадки нет – одна фольга…
Временами – эсэмески-крохи:
«С Днём рожденья, бабушка Яга!»…
Ей глядеть в своё окошко тупо:
чёрт плеснул разбавленный бензин –
барахлит, дымит, стреляет ступа,
не на чем смотаться в магазин.
Не с кем выпить! Коша, гад в законе,
вызвать обещал по гостевой.
Бросил кости где-то в Ашкелоне,
не зовет к себе – хоть волком вой!
Спину ломит, изнывает тело,
без зазнобы Родина мала –
Лучше от него бы залетела,
так ведь вот же, дура – не дала! –
упиралась: «После свадьбы только!
Не гони, Кощеюшка, коней!»…
Девственница! Как ему-то горько
просыпаться было рядом с ней.
Воет в skype Яга-пенсионерка:
"Да возьми уже меня! Приди!" –
в метрике – Коростылева Верка
с донорской медалькой на груди!
Кипа
Не так уж много в мире синагог.
Их посетителей не так уж много тоже.
А кипа просто так лежит в прихожей-
любых вещей не лучше – не дороже,
чем шуба, чем ботинки, чем сапог.
Не надо без конца про свой удел,
как вор бывалый – про его наколку,
без умолку – но, бросив взгляд на полку,
возьмите и наденьте же ермолку-
к тем приобщитесь, кто уже надел.
К Всевышнему меж тысячи дорог,
найти б одну без войн и без картечи,
подсказок без и без враждебной речи,
когда Господь, обняв тебя за плечи,
провел бы в мир любви и синагог.
Мне снится дед. Видения храня,
я помню Гомель: двор, ворота,
мы у калитки…дождь… и от чего-то
он в радости: опять пришла суббота!-
он кипу надевает на меня.
* * *
На что похожа поздняя любовь?
На зимний пляж,
