Покажи мне человека, а потом обряди во что хошь, хоть в попону конскую, я его все равно узнаю. Я на этой службе, – Бонифатьич обвел вокруг себя руками, – слава богу, лет уж сколько. А что это за женщина?
– Преступница это, убийца, – решил напугать швейцара Кочкин, – а ты помог ей скрыться от слежки. Те, что в пролетке сидели, это наши агенты!
Лицо у Бонифатьича вытянулось, он уронил руки и несколько минут смотрел истуканом. После чего, разлепив обмякшие губы, пробормотал:
– Виноват, ваше благородие, не знал!
– Да никто тебя не винит, – наклонился к нему Кочкин, – если, конечно, ты с ней не заодно!
– Да упаси боже, да я… в конвойной роте…
– Верю, верю, но ты мне вот что скажи. Если случится, сможешь ты эту женщину узнать?
– Смогу, еще как смогу! А где узнавать?
– Да здесь. Вот к жильцам вашим гости ходят, вдруг среди гостей ты ее и опознаешь…
– Среди гостей?
– Да.
– Вы думаете, она сунется сюда?
– Баба, известное дело, будь то барыня или холопка какая-нибудь, всегда остается дурой. Платье сменит, вуаль снимет и думает – все, не узнает никто. А про Бонифатьича и забыла! Кто такой, по ее мнению, Бонифатьич? Вроде и не человек, так, предмет. Мимо пройдет, нос задравши, а того женский ее ум уяснить не может, что Бонифатьич, он хоть и невысокого звания, но все видит и все помнит. Мимо него муха пролететь не сможет, потому что Бонифатьич – это хоть и незаметная, но сила!
По сердцу пришлись швейцару слова Кочкина, улыбнулся он благостно и сказал:
– Душевный вы человек, ваше благородие, понимаете простых людей. А эта, эта каналия в вуали нипочем мимо меня не пройдет, я ее сразу же скручу…
– Э нет, скручивать не надо. Запомни, разузнай кто, и с этим к нам в сыскную. А мы уж там решим, что делать дальше.
Когда Кочкин уходил, швейцар слезно его просил:
– Будет время, ваше благородие, заходите, побеседываем, уж больно человек вы душевный…
– Непременно, братец, непременно! – уже на ходу обещался чиновник особых поручений.
Глава 40
Фальшивый профессор
– Если женщина в черном не графиня Можайская, то кто это, черт возьми? – воскликнул Фома Фомич после того, как Кочкин передал беседу со швейцаром. – И почему она ездит на экипаже губернаторши?
– Кабы оно знать?
– Нет, нет, не строй из себя дурачка, сейчас не время! – прикрикнул начальник сыскной. – Я жду от тебя вдумчивости, серьезности и прочих положительных качеств, которые ох как понадобятся и тебе, и мне. У нас под самым носом шныряет какая-то тетка, неизвестно, что еще замышляющая. Может быть, это она убила Подкорытина и сумасшедшего Савотеева натравила на губернатора… – Фома Фомич замолчал, потер подбородок. Глядя в потолок, сощурился, как бы что-то прикидывая. – Я думаю, нужно поговорить с Савотеевым. Только сделать это надобно умно. Так, чтобы выглядело все естественно и ни у кого, даже у самого Савотеева, не возникло и тени подозрения, что с ним беседует полиция…
– Может быть, под видом доктора? – отозвался Кочкин.
– Доктора? – Фон Шпинне бросил косой взгляд на чиновника особых поручений, чуть подумал. – Психиатра из… ну, скажем, из Москвы. – Он подошел к висящему у двери зеркалу, критически осмотрел свое отражение, поворачиваясь то правым, то левым боком, похлопал по щекам. – Небольшую академическую бородку, пенсне с простыми стеклами, и ни дать ни взять – профессор из Москвы. Это хорошая идея. Ты придумал имя?
– Кому?
– Как кому, нашему новоиспеченному профессору медицины!
– Ну, я думаю, – Кочкин вытянул губы трубочкой, – нужно что-нибудь звучное, немецкое…
– Почему немецкое?
– Насколько я понимаю, в первую очередь вам придется говорить с матерью Савотеева, а она немка. К соотечественнику у нее будет больше доверия.
– Разумно! Вот видишь, Меркуша, и от тебя польза есть, не зря харчи переводишь, – похвалил своего чиновника особых поручений фон Шпинне.
– Вы будете ставить в известность доктора Закиса? – пропуская одобрение мимо ушей, спросил Кочкин.
– Ни в коем случае. О том, что Савотеевым интересуется полиция, не должна знать ни одна живая душа, тем более о его контактах с сыскной. Это может испортить все дело. Я думаю, за ним следят, и очень тщательно.
– Но ведь Закис в курсе, что Савотеевым интересовалась полиция.
– Да, в курсе, и, возможно, если он каким-то боком здесь замешан, это насторожило его. Однако мое желание поговорить с Савотеевым под видом доктора насторожит его еще больше.
* * *
У скобяной лавки Савотеевых остановился человек среднего роста, худощавый. Короткий, явно что не губернского покроя пиджачок был вроде даже несколько тесноват. Уход за бородкой клинышком, которую носил человек, по всей вероятности, отнимал очень много времени, так она была хороша. Из-за стеклышек пенсне с золотой дужкой выглядывали живые, всем интересующиеся глаза. В руках человек держал небольшой саквояж и лакированную трость.
Это был не кто иной, как полковник фон Шпинне.
Фома Фомич стоял у порога не более нескольких секунд, после чего решительно вошел внутрь. Для этого пришлось спуститься на несколько ступеней ниже тротуара – скобяная лавка располагалась в полуподвальном помещении.
Пахнущий дегтем и сыростью полумрак заставил его остановиться при входе. Глазам необходимо было обвыкнуться. Несколько мгновений, и фон Шпинне стал различать вначале прилавок, а затем и человека, за этим прилавком стоящего.
– Савотеев Всеволод Петрович? – поинтересовался вошедший.
– Нет, – ответил тот, кто стоял за прилавком. – Я приказчик ихний, Егор, а ежели вам хозяин нужон али хозяйка, то вам надобно сюда! – Приказчик вышел и открыл ранее не замеченную Фомой Фомичом дверь, за которой располагалась ведущая вверх винтовая лестница. – По лесенке, а тама увидите.
Начальник сыскной поднялся по металлической, не очень устойчивой конструкции и оказался перед другой дверью. Прежде чем толкнуть ее, постучал.
* * *
Через полтора часа Фома Фомич вернулся в сыскную. Он был необычайно весел, насвистывал какую-то опереточную чепуху. И даже не обратил никакого внимания на неопрятность дежурного. Все эти признаки свидетельствовали – произошло нечто чрезвычайное. В том, разумеется, смысле, что начальнику сыскной удалось нащупать какой-то след, ухватить ниточку или понять хитросплетения запутанного губернаторского дела.
Увидев в коридоре Кочкина, Фома Фомич приветствовал его чуть ли не поясным поклоном. Затем, полуобняв за плечи, увлек в свой кабинет. Бросив на диван ладный саквояж и трость, пенсне он снял еще на улице, Фома Фомич торжественно заявил:
– Меркуша, мне все стало ясно!
– Вы хотите сказать, что вам стало все ясно в деле о нападении на губернатора?
– Именно, Меркурий Фролыч, именно в деле о нападении на губернатора! Согласись, наш губернатор – это ведь величина!
– Согласен, – как бы нехотя ответил Кочкин, всем своим видом демонстрируя, что его согласие с Фомой Фомичом – это простая субординация.
– И вот эта величина закрыла собой все, от нас ускользнули мелочи! Да-да, мелочи. Кажется, ну что такое мелочь – ничто! Но не учти ее, и все. Мозаика не складывается. Сыск стоит на мелочах. Он мелочами питается. Без мелочей нет сыска!
– С ваших слов я понял, нам нужно готовиться к арестам?
– Нет-нет, в этом деле еще достаточно непонятного. Нам с тобой придется поработать с крайним усердием… Кстати, завтра вечером я уезжаю. Всего лишь на несколько дней. Билет у меня уже в кармане…
– Но…
– Нет, – протестующе вскинул руки фон Шпинне, – ни о чем меня не спрашивай. Пока что я ничего не могу сказать, кроме того, что еду не на восток, а на запад. О моем отъезде никто ничего не должен знать. Для всех я в городе, но болен. Слежку за графиней Можайской продолжайте, это обязательно. Если где-нибудь объявится женщина в черном, никаких действий не предпринимать.
– Просто следить?
– Да, пожалуй, просто следите!
* * *
Полковник фон Шпинне, как и обещал, уехал на следующий день. В Татаяр он вернулся ровно через три дня. Фома Фомич еще не успел переступить порог сыскной полиции, а Кочкин уже летел навстречу, чтобы сообщить дурные вести.
– Что случилось? – глядя на встревоженное лицо чиновника особых поручений, спросил фон Шпинне. – Неужели наш губернатор берет взятки? Ну, так я об
