улыбнулся и спросил:
– Ну что, Никодим, как тебе у нас, плохо небось?
– Ничего, мы привычные, – хмуро ответил извозчик и, перевалясь с боку на бок, поудобнее устроился на стуле.
– Знаю, знаю, что привычные. Вот дело твое просматриваю. Разбойничал, значит, ты у нас по молодости?
– Дурак был.
– А сейчас, значит, поумнел?
– Навроде того…
– Нет, братец, не поумнел ты, поглупел, раз в такую патоку забрался. Покушение на генерал-губернатора, это тебе не крестьянские возы на Бонифатьевской дороге грабить, это дело посерьезней будет. Тут ведь десятью годами каторги не отделаешься, тут пожизненной каторгой пахнет, если вообще не пеньковым галстуком.
После этих слов Фомы Фомича Егоркин потрогал руками свою шею, и как будто прорвало его:
– За что пеньковый галстук, за что? Не знаю я никакого губернатора!
– Ну, это ты брось! Губернатора не знаешь. Как ты можешь не знать нашего татаярского генерал-губернатора, Ивана Аркадьевича Можайского, на которого ты покушался?
– Не покушался я ни на кого!
– Ну, хорошо, убедил ты, не покушался. А кто покушался?
– Не знаю я!
– Не знаешь. Ну, а тебя самого-то кто надоумил шутку с нами сыграть?
– Я же говорил, барыня эта, в черном с цветами.
– Барыня в черном тебя надоумила, за хорошую плату, конечно?
– Да, пять целковых посулила.
– И ты согласился?
– А чего же, пять целковых, их пойди еще заработай…
– Нет, Никодим, не хочешь ты мне правду говорить, не хочешь. Имей в виду, я долго цацкаться с тобой не буду. Покушение на губернатора – это ведь не уголовное преступление, это преступление политическое, а у нас такого рода преступлениями знаешь кто занимается?
– Кто?
– Жандармерия. Вот я с тобой поговорю, поговорю, да и отправлю тебя туда, в жандармерию, к полковнику Трауэршвану. Слыхал, небось, о таком?
– Нет.
– Ну, заодно и познакомитесь. Полковник Трауэршван, скажу тебе честно, человек корыстный, да к тому же карьерист. Вот мы с тобой сейчас разговариваем, а чем занимается в это время полковник Трауэршван, знаешь? Не знаешь. Я тебе, так уж и быть, скажу. Он сейчас, вот именно в это время, хочет стать генералом. Он хотел им стать вчера и будет хотеть им стать завтра, каждую минуту, да что там минуту – каждую секунду, каждое мгновение он хочет стать генералом. А как им стать? Самый простой способ – раскрыть заговор. Понимаешь?
– Нет, не понимаю!
– Плохо, что не понимаешь, очень плохо. Для тебя плохо, потому что это ведь ты заговорщик, ты его надежда на генеральские эполеты.
– Я не заговорщик! – вскричал Егоркин.
– Верю, верю, что не заговорщик, ты просто дурак. Но полковник Трауэршван, он ведь разбираться не станет, просто возьмет и все на тебя повесит: и губернатора, и еще несколько политических дел. Его задача – стать генералом, и он им станет, хотим мы того или не хотим. А ты, голубь, пойдешь на пожизненную каторгу, это в лучшем случае. А у тебя, я знаю, жена, ребята один другого меньше… Так кто тебя надоумил шутки шутить?
– Женщина в черном!
– Ох, и упрям же ты, Никодим, ох, упрям. Вот что я у тебя спросить хочу. Не слыхал ли ты когда-нибудь фамилию такую, Усов?
– Нет, – поспешно ответил Егоркин.
– Не слыхал? Странно, фамилия распространенная… А вот деревня Костры. Не бывал там?
– Нет, не бывал, – пробормотал Никодим.
– Костры, деревня такая, недалеко здесь, в двадцати семи верстах…
– В семнадцати, – буркнул Егоркин.
– Верно, в семнадцати! – обрадованно воскликнул фон Шпинне. – Но откуда ты знаешь, раз не бывал там?
– Бывать не бывал, а так, слыхал.
– Кто тебя надоумил шутки с нами шутить? И заметь, Никодим, спрашиваю у тебя в последний раз, дальше у нас с тобой разговор пойдет иначе. Ну, говори!
Егоркин молчал, только посматривал то на одного агента, то на другого. Фома Фомич обратил на это внимание и велел агентам выйти из кабинета, стать за дверью.
– Ну! – после того как они остались одни, начальник сыскной подался вперед и с нажимом произнес: – Говори!
– Убьет он меня, если узнает, что это я его продал, – шепотом сказал Егоркин.
– Откуда же он узнает? Ведь об этом будем знать только ты да я. Мы же здесь одни, я и агентов спровадил.
– Узнает, он все узнает, он такой!
– Кто он? Как его зовут?
– Я не знаю, как его зовут, я знаю только прозвище!
– И какое же у него прозвище?
– Мох!
– Мох?
– Да, Мох, я правду говорю.
– Где ты с ним познакомился?
– Чего?
– Откуда, спрашиваю, знаешь его?
– Известно откуда, с каторги еще…
– Так это он, Мох, велел тебе с нами шутку разыграть?
– Он!
– А баба в черном – это кто? – Фома Фомич старался говорить как можно проще, чтобы Егоркин сразу же понимал его. – Или нет ее вовсе, бабы в черном?
– Как нет, есть! – горячо заговорил Егоркин. – Мох… страшный человек, а баба эта еще страшнее, ведьма она!
– Так кто она такая, кроме того, что ведьма?
– Полюбовница его.
– Как зовут?
– Не знаю!
– За что ни возьмись, Никодим, ничего ты не знаешь! – разочарованно сказал Фома Фомич.
– Это верно, ваше превосходительство, ничего не знаю, но оно так спокойнее…
– Спокойнее! – повысил голос фон Шпинне. – Где же спокойнее? Тебя арестовывает полиция, тебе мнут бока, допрашивают, дальнейшая твоя судьба туманна, и ты называешь это спокойнее?
– Так ведь… – Егоркин что-то хотел сказать, но запнулся и замолчал.
– Так, так, – проговорил фон Шпинне, – теперь давай с самого начала. Где, говоришь, со Мхом этим познакомился?
– На каторге, но я там с ним не знакомился, просто видел несколько раз, вот и все знакомство…
Далее Егоркин рассказал, как, отбыв наказание, вернулся домой. Решил – все, пора за ум браться. Обзавелся собственной коляской, женился, детишки пошли урожайно, все складывалось хорошо. Но вдруг появился Мох, тот, с каторги…
– Я поначалу-то его не сразу и узнал. Вальяжный стал, щеки наел, костюм на нем шерстяной, рубаха полотняная, барином глядит. Помоги мне, говорит, Никодим, по старой дружбе. Я ему: какие же мы с тобой друзья, где ты, а где я? Тебе везде хорошо, вон и на каторге был, а беды не знал. Сладко ел, мягко спал, а про друга своего Никодима, который в общем бараке загибается, и не вспоминал. Он меня слушает, а вроде и не слышит, все свое талдычит. Дружба, говорит, дело святое, друзья друг дружке помогать должны! Ничего я тебе, говорю, не должен. А он: ежели не поможешь, всю семью твою вырежем: и жену, и ребятишек! Страшно мне стало. Я ведь знал, такие, как Мох, слова на ветер не бросают, вот и согласился.
– Где этот Мох живет, как его фамилия, ты, конечно же, не знаешь?
– Не знаю.
– А вот скажи мне, Никодим, вот как ты думаешь, у тебя глаз-то наметанный. По внешнему виду, если судить, чем Мох сейчас занимается?
– Трудно сказать, он вроде как… – Егоркин затряс в воздухе руками, подыскивая нужное слово.
– Ну, ну!
– Он вроде как чиновник какой-то.
– Чиновник? – Фома Фомич задумался. – А почему ты решил, что он чиновник?
– Показалось так. Вы же говорите, глаз наметанный…
– Это он, Мох, подговорил Савотеева напасть на губернатора?
– Про то мне неизвестно; может, и он, а может, и не он…
Еще около двух часов продолжался разговор начальника сыскной с Егоркиным. Ничего сверх того, что нам уже известно, Фоме Фомичу вытащить из Никодима не удалось. Тогда фон Шпинне решил извозчика отпустить.
– Мне теперь и боязно от вас выходить, – заявил Егоркин после того, как ему было объявлено, что он свободен.
– Отчего же тебе боязно? – чуть сощурясь, поинтересовался Фома Фомич.
– Да кабы Мох со мной чего не сделал.
– За это не беспокойся, мы за тобой присмотрим.
– То-то присмотрите, – буркнул Егоркин. – Мох, он ведь не дурак!
– Ну, и мы тоже не лаптем щи хлебаем. Иди, Никодим, иди и ничего не бойся.
После ухода извозчика начальник сыскной впал в задумчивость.
Глава 42
Больная рука
Бесшумно открылась оклеенная шпалерами потайная дверца, и в кабинет Фомы Фомича проник Кочкин. Неслышно ступая, прошелся вдоль стены и сел на диванчик. Начальник сыскной медленно повернул голову и долго молча смотрел на своего помощника.
– Все слышал? – наконец, спросил он.
– Все, – ответил Меркурий.
– Что скажешь?
Кочкин пожал плечами.
– Да, ты прав, – мотнул головой фон Шпинне. – Сказать здесь нечего.
– Будем следить за извозчиком?
– Мы уже следим, – поправляя манжеты, равнодушно ответил Фома Фомич.
