На следующее утро, как по звонку в конце урока, когда послушные ученики сдают свои сочинения, все как один последователи Джима поднесли мне свои заявления с просьбой именно сего подателя сделать кандидатом. «В столь тяжкий для своей отчизны час я чувствую, что могу взять на себя всю ответственность…» — и все примерно в таком вот духе. Сдавали они мне свои витиеватости не все сразу, а по одному, скребясь в дверь моей комнаты. Я поначалу открывал ее и даже разговаривал с каждым из них, а потом просто стал кричать, не отворяя, чтобы совали в щелку под низ. Приходили они каждую минуту-две, и пока я лежал и наблюдал, как из-под двери в комнату пропихиваются белые листочки, я подумал, что податели наверняка по очереди следят друг за другом, выглядывая из-за угла коридора, чтобы не сталкиваться нос к носу с соседом. Но, даже видя, что кто-то сдавал заявление до тебя, и понимая, что кто-то наверняка выглядывает сзади, чтобы сдать после, — все равно несли, каждый с безграничной верой в собственную исключительность. Я дождался последнего, сложил аккуратненько все эти листочки в папочку под названием «Гордыня» и понес их с докладом Джиму — еще шире открывать ему глаза на людишек.
Джим прочел несколько заявлений из моей папки, остальные просто пересчитал и поднял на меня глаза собаки, у которой только что утопили всех ее щенков, а ты стоишь и не знаешь, что ей ответить.
— И что теперь делать? — в очередной раз спросил Джимми, и мне показалось, что я его целенаправленно уничтожаю.
— Надо выбирать кого-то из достойных и преданных, но еще не предавших, — ответил я, хотя и не видел даже близко никого из таких в ближайшей перспективе.
Чтобы как-то спастись от тоскливых глаз Джима, я начал искать поддержку в окружающей обстановке и нашел ее в чугунной модели паровоза, занимавшей целую полку шкафа.
— Есть такой человек! — воскликнул Билл и его ноги понесли меня вон из комнаты, прогромыхали по лестнице и начали таскать по всем коридорам в поисках Барнса. Я нашел его и суп вместе, в столовой, в процессе поглощения одного другим. Я тут же с ходу плюхнул ему в тарелку предложение о том, не хочет ли он стать президентом этой, если можно так сказать, еще страны? Старина Барнс подумал немного, отхлебнул еще две ложки супа и на третьей отказался. Любой бы на моем месте пал духом, потому что поверить в честность кого-либо, кроме него и Джима, на ближайшем расстоянии полета ракеты «Томагавк» я не мог, поэтому пока подавали второе и компот, я в танцах, песнях, пантомимах и стихах рисовал широкими мазками жизнь будущего пусть номинального, но все же лидера нации. Под конец моих аргументов и еды на столе, взяв с меня обещание, что делать особо ничего не надо будет, но при этом гарантируется собственный новый локомотив, Барнс согласился, для подтверждения стукнув пустым стаканом о стол. Я тут же метнулся обратно наверх, с докладом, но выяснилось, что Джимми заперся вместе со своими всеми двадцатью четырьмя последователями в конференц-зале и, судя по доносившимся оттуда подвываниям, делает им нехорошо. Через четверть часа двадцать четыре недожеванных человеко-отбивных, замотанных, как полагается по последней моде, в оранжевые простыни, начала по одному выплевывать дверь зала заседаний. Некоторые начали рыдать и припадать на колени прямо в коридоре, но большинству все же удалось самостоятельно донести свои слезы до подушек. Джим вышел последним, с немного бледным лицом, по которому я сразу понял, что сегодня, максимум завтра, он снова пойдет бродить по пустыне и на этот раз уже точно в одиночку. Не дав ему вымолвить свое фирменное: «Билли, мне скоро придется уйти», я сразу же начал просить его остаться. Говорил, что без него ничего не получится, что не надо отчаиваться и не все получается с первого раза — я вспомнил все одобрения своей тетушки для таких случаев. Но все причитания были тщетны — Джим ушел той же ночью, не попрощавшись.
На площади по-прежнему еще ночевали люди, их было уже не так много, как раньше, но все же. И я представил, как Джим выходит ночью из дворца и идет, переступая через тех, кого под него привел. Представить, как он идет, я еще мог, а вот что он чувствует — уже нет. Я не хотел бы в это время оказаться на его месте.
Я, конечно, очень надеялся на помощь Джима в деле выборов Барнса, но, видать, ему самому порядком поднадоели все эти митинги, выступления и собрания и он решил пойти проветрить свою голову и заполнить освободившееся место новыми мыслями. Но все же я очень надеялся, что, по крайней мере, к инаугурации он вернется. Нам, скорее всего, придется туговато без его раскрученного бренда, хотя у меня уже возникли идеи плакатов с портретами Барнса и подписью: «Набии рекомендует».
Толпу на площади попросили не расходиться и сказали, что перед обедом будет важное предвыборное сообщение — нам нужны были первые волонтеры. Не знаю, что их больше обрадовало — что будут снова говорить или что будут, наконец, обедать. Бывшие последователи Джима, лишенные своего сана, а заодно и сна, кто заперся в своей комнате, кто собрал свой узелок и подевался в неизвестном направлении, остальные же ходили за мной и молча предлагали себя. Потихоньку заработали учреждения и все бегали ко мне за советом, но в основном за деньгами. В миллионе дел, навалившихся в эти дни, я совсем позабыл о Барнсе, точнее о его виде. Представив, как я веду его в избирательную комиссию в его любимом замасленном комбинезоне, а нас на проходной не пускает охрана, я содрогнулся и тут же бросился в его комнату, но в дверях столкнулся с Елен, шедшую под руку с каким-то хорошо одетым темнокожим джентльменом, в котором я с трудом и то лишь на ощупь смог опознать старину Барнса.
— Я подумала, что тебе, возможно, понадобится моя помощь, и решила немного привести нашего кандидата в порядок.
Ну, как можно было после такого сердиться на эту прекрасную женщину! Мы втроем сели в один из роскошных «кадиллаков», что остались от прежнего хозяина. Причем Барнс настоял, чтобы он сам вел машину — раз он скоро станет президентом, то ему будет не положено сидеть за рулем, а водить ему понравилось, поэтому надо использовать теперь малейшую возможность. Раз так, то я предложил ему заодно потренироваться в махании людям из окошка и улыбаться так, будто у тебя с детства менингит. Так мы и приехали.
В комиссии нас ждало нечто неожиданное. Совсем неожиданное, но не сразу, и не у дверей. Журналисты все были тут; как те, которых не успели расстрелять еще до революции, так и другая их часть — проплаченные правительственные попугаи, но которые теперь, по их же собственным словам, до корки пропитались апельсиновым вкусом свободы. Были и иностранные послы, и тутошние, вернувшиеся срочно домой и умевшие лишь улыбаться и красиво пить халявное шампанское. Среди десятка других кандидатов никто не представлял реальной опасности: были тут и некоторые из бывшей свиты Джима, правда, уже одетые в деловые костюмы, и представители старой клики — но эти пришли больше пофотографироваться. Они все были не важны, важен был тот, кого я заметил стоящим в углу, что, впрочем, не означало, что он находится на периферии происходящего действия. Знаете, кто это был? В ослепительном белом костюме с красной розой в петлице и с обязательной сигарой в зубах, кобылицей рядом и обезьяной за спиной? Конечно же Джеббс, а с ним Эльза и Мак! Обалдели? А представьте, каково мне было его встретить? Я два раза потер глаза, а заодно и лицо, один раз попросил Барнса меня ущипнуть, ойкнул, но даже после всех предпринятых мною мер делегация из ада так и не растворилась. Эльза первая прервала неловкость, подскочила ко мне и начала чмокать практически холодный труп с отвисшей челюстью. Вскоре она бросила это пустое занятие и принялась целовать с Елен воздух возле щек. Затем подружки встали друг напротив друга, взявшись за руки, улыбались и очень внимательно смотрели каждая в глаза своей сопернице, вероятно, чтобы достаточно точно запомнить их расположение на ненавистном лице и выцарапать их даже в темноте, если вдруг погаснет свет. Джеббс, попыхивая сигарой, как ледокол начал свое движение ко мне через людские потоки, не забыв по пути обнять и поцеловать Елен, не вынимая сигару изо рта и не сводя с меня своего взгляда, так, что мне захотелось загородиться от него Барнсом. По тому, как он подошел и как поздоровался, я сразу смекнул, что он решил заделаться политиком, что это у него получается, что он будет баллотироваться и что без Джима мы, считай уже, проиграли. Тем более, что считать особо было уже нечего — после финансовой поддержки страны в кризисное время остались какие-то несчастные десять чемоданов.
— Билли, — начал на мягких лапах Джеббс, взял меня под руку и повел в сторонку, потому что передвигаться самостоятельно на ватных ногах мне было весьма затруднительно. — Зачем тебе все это? Я слышал, ты достаточно заработал денег на своем поле, так возвращайся домой, в Штаты, бери Джима с собой, забирай Елен — она, кстати, готовит просто умопомрачительный кофе. Гориллу свою тоже прихвати в качестве сувенира, — Джеббс кивнул в сторону Барнса, который встал рядом с Маком.
