догадываясь, сидела на высоком Олимпе под золотыми облаками. Но богини отправили за ней легкокрылую посланницу Ириду, наказав ей, чтобы она осторожно, без ведома Геры, снеслась с Илифией, ведь они знали, что иначе Гера тоже пустится в путь. Ирида так и сделала и, как распорядились богини, пообещала Илифии прекрасное, со всех сторон отделанное янтарем, золотое ожерелье, девяти дюймов в длину, лишь бы Илифия поспешила на Делос. Илифия согласилась, и теперь они уже вдвоем отправились в обратный путь и, как испуганные голуби, быстро летели, рассекая крыльями воздух. Когда приносящая благословение детям Илифия достигла Делоса, на склоне горы Кинт у корней пальмового дерева уже родился Аполлон. Земля улыбалась под ним, а богини ликовали от радости. Богини нянчили, омывали Аполлона, пеленали его снежнобелым полотном и золотыми лентами. Он не плакал, требуя молока, как другие дети. Его бессмертные уста богиня Фемида смазала нектаром и сладостной амброзией. Как только Аполлон отведал пищи богов, он сейчас же начал вертеться, маленькой, но сильной ногой сбросил с себя пеленки, разорвал также и золотые ленты и с веселыми словами обратился к богиням:
— Вот и я пришел к вам! Я буду богом лиры и изогнутого лука, я буду богом прорицаний, буду сообщать людям неизменную волю Зевса.
Так сказал златокудрый Аполлон и тотчас же начал свое шествие по земле Делоса. Богини изумлялись, удивлялись, а счастливый остров, как только почувствовал на себе бога, сразу расцвел блестящими золотыми цветами[37].
Дафна
Первая любовь Аполлона — Дафна была дочерью речного бога Пенея; ее не какая-нибудь случайность, но ярость безжалостного Эрота привела к Аполлону.
Делосский бог, преисполнившись гордости после победы над драконом Пифоном, увидел бога любви, который натягивал свой изогнутый лук.
— Шалун, что ты делаешь с оружием героев? — спросил он его. — Такое оружие более подходит к моему плечу, я могу верной рукой с помощью лука ранить дикое животное или врага; я тот, кто только что убил стрелой Пифона, он, как чума с раздутым телом, покрывал собой сразу столько земли! Вот я свалил его бесчисленными стрелами! Довольствуйся твоим факелом и радуйся, если им можешь чуть-чуть разжечь пламя любви, но не покушайся на мою славу стрелка.
Сын Афродиты только засмеялся:
— Твоя стрела, Феб, попадает во всякого, а моя попадет в тебя.
Сказал и проворно рассек крыльями воздух, сразу же оказавшись на тенистой вершине Парнаса. Там он вынул из колчана две стрелы. Одна из них заканчивалась крючковатым и блестящим острием, другая была тупа, и ее стержень был отягчен свинцом. Одна — будила любовь, другая — гнала любовь. Последней он выстрелил в нимфу реки Пенея, а первой пронзил Аполлона до самого мозга костей. Аполлон почувствовал любовь к Дафне. Но едва лишь услышав слова любви, нимфа бежала. Только мрак леса и охота с ее добычей радовали ее, деву, желающую сопровождать Артемиду; она и волосы свои просто подвязывала лентой. Много раз просили ее руки, но она отказывала просителям, не хотела знать мужа и искала только глухих рощ.
Ее отец напрасно ждал себе зятя и внуков, она и слышать не хотела о свадебном факеле; если заходила об этом речь, ее красивое лицо покрывалось стыдливым румянцем. Заискивающе охватив руками шею отца, она иногда просила позволить ей последовать примеру Артемиды. Пеней соглашался, но согласия не давала ее собственная красота. Феб, лишь только увидел Дафну, воспылал к ней горячей любовью. Как вспыхивает легкая солома или подобно тому, как воспламеняется придорожный плетень от факела, брошенного путником на рассвете, так вспыхнул бог, так загорелось у него в груди, и огонь его любви питала надежда. Он глядел на локоны девушки, свободно ниспадавшие на шею, на ее глаза, сиявшие, как две звезды, на ее руки и кисти рук, но быстрее легкого ветерка она убегала и не останавливалась, и напрасно звал ее Феб:
— Пенейская нимфа, остановись, останься со мной, я не враг, останься, не бойся меня, как ягненок волка, олень — льва, орла — трепещущие всеми своими перышками голуби. Я люблю тебя и потому преследую тебя здесь в лесу. Не беги так от меня! Ты упадешь, ранишь ногу колючкой, и я буду причиной боли. Там, где ты бежишь, земля неровная, не беги так, и я тоже остановлюсь. Спроси, кто я, кому ты понравилась: я не житель гор, не пастух. Ты не знаешь, легкомысленная, не знаешь, от кого ты бежишь, ведь тебе не нужно бежать. Дельфийская земля, Кларос и Тенедос и царский дворец в Патарах принадлежат мне, Зевс — мой отец, через меня открывается разумным людям то, что будет, было и есть, и благодаря мне созвучны песни и струны. Метка моя стрела, но, увы, одну стрелу встретил я еще более меткую, ту, которая ранила мою беззаботную грудь. Я изобрел врачевание, земной круг называет меня богом-целителем, я повелеваю лечебными силами трав. Но, ах, травы не излечивают любви, у меня нет средства для самого себя, хотя всякому другому помогают мои изобретения!
Он говорил еще многое, но дочь Пенея, дрожа, убегала прочь и оставляла недосказанными его слова. Она на бегу была еще прекраснее, ветер развевал ее одежду, раздувал разметавшиеся по спине кудри. Но юный бог дальше не тратил понапрасну нежных слов, он также бросился бежать туда, куда гнала его любовь. Так охотничья собака, увидевши на лугу зайца, ищет добычи, а заяц ищет свободы; собака догнала, но заяц отпрыгнул от жадных зубов: так было с богом и девушкой; одного заставляла быть проворным надежда, другую — страх. Все же крылья любви безостановочно несут преследователя, вот-вот он настигнет убегающую, девушка чувствует уже его дыхание на своей шее, на которую ниспадают локоны, она бледнеет, силы оставляют ее, преследователь догоняет. Глядя на волны Пенея, девушка воскликнула:
— Отец, помоги! Мать-Земля, расступись или измени мой прекрасный девичий облик, приносящий беду!
Едва она произнесла эти слова, как уже тяжелое оцепенение охватило ее члены, жемчуг нежной груди одела кора, волосы превратились в листву, руки — в ветви, только что бежавшие быстрые ноги сделались корнями, и лишь прежняя красота осталась неизменной. Но Феб и такой еще любил ее. Он положил правую руку на ствол и почувствовал под свежей корой как бы трепет девичьей груди, он обнял рукою ветви, поцеловал дерево, и дерево еще отступало перед его поцелуями. И сказал бог:
— Если уж я не могу сделать тебя своей супругой, все же ты будешь моим деревом. На своей голове, на своей
