месте, – я открываю глаза и нахожу табличку с указанием улицы, – на 42-й улице. Я уже бывала на 42-й улице раньше?
– Я ведь тебе говорила, что это замечательное место. Как будто дом вдали от дома, – бормочет Эйва.
Я соглашаюсь. Я почувствовала себя так, будто мое место здесь. Я отмечаю, что Эйва не ответила на мой вопрос, но думаю, что и так уже знаю, что бы она сказала.
Мы устало катимся от одной станции метро к другой. Эйва ориентируется в подземке словно профи. Я же понятия не имею, где нахожусь.
Если бы я отстала здесь от Эйвы, мне пришлось бы несколько дней искать дорогу обратно. Мы прыгаем с одного поезда на другой, а затем еще на один. Я тащу сумки, поднимаясь по такому количеству ступеней, что у меня на плечах образуются ямки от ручек, и эти же сумки оттягивают мне руки не меньшее количество ступеней вниз по другую сторону путей. Каждый раз, когда я кашляю, мне кажется, что я выплевываю кусочек легких из-за смрада угарного газа и почти полного отсутствия вентиляции. Здесь, внизу, жарко, как в парилке, и я чувствую, как маленькие бусинки пота стекают у меня вдоль позвоночника и неприятно собираются прямо над поясом джинсов.
Мне не хватило бы пальцев на руке, чтобы сосчитать, сколько раз у меня возникает искушение позволить огромным стальным дверям вагона выхватить из рук пакеты и утащить их подальше от меня.
Наконец мы достигаем последней станции. Мы успешно пережили день без особых драм. Моя шея даже не устала от веса раскалывающейся головы. Я улыбаюсь про себя, осознавая, что это такое – жить без головной боли. Я так привыкла к вечной пульсации в голове, что когда ее нет, чувствую, будто вот-вот взлечу.
Я рывком затаскиваю пакеты на последние несколько ступеней, ведущих наверх. Пластик беспощадно кусает тыльную сторону пальцев, врезаясь в них. Я крою его трехэтажным матом, резко бормоча непристойности себе под нос и с трудом переводя дыхание. Я проклинаю Эйву за то, что она заставила меня купить все это барахло. Я проклинаю Найджела за то, что пообещал нас подвезти, а затем слился. И проклинаю Марка. Я проклинаю, проклинаю и проклинаю его. Я ненавижу его за то, что он бросил меня, когда я нуждалась в нем больше всего. Я ненавижу его за то, что он не любит меня так же сильно, как я люблю его. Я ненавижу его за то, что он сделал мне детей, позволил мне полюбить то, что я стала мамой, а затем украл у меня все это. Но в основном я проклинаю саму себя за то, что, несмотря на все ужасные события, я все еще люблю его и не знаю, как это исправить.
От самобичевания меня отвлекает сцена, которую я наблюдаю на углу улицы. Я окликаю Эйву, чтобы она тоже посмотрела. Она встает рядом, обвивая рукой мою шею и плечо.
– Ты была права, – радостно произносит она. – В нашем безнадежном старом мире все же осталось еще что-то хорошее.
Мы молча стоим, глядя на молодую бездомную мамочку, которую видели ранее сегодня утром. Женщина с сыном сидят, прижавшись друг к другу и опершись о фонарный столб.
Кто-то отдал им одеяло, и на щеках матери появился небольшой румянец, которого не было утром. Маленький мальчик жадно отпивает свежее молоко из картонной коробки и ест печенье размером почти с его голову. Его мама улыбается и клюет крошки, которые он роняет. Эйва права: в мире еще осталось что-то хорошее, и сегодня я сыграла свою роль в том, чтобы сделать это возможным. Все, чего я хочу, это сделать больше.
Глава двадцать третья
Мое сердце яростно бьется о грудную клетку, словно голодный тигр, пытающийся выбраться наружу. Поверить не могу, что мне удалось. Я и впрямь здесь. Я нашла их.
Я паркую машину прямо за небольшими кустами на полосе газона на краю проезда. Я почти не слышу жужжание мотора за звуками собственного шумного дыхания. Я ехала за ними через полстраны. Она не заметила, что все это время я сидела у нее на хвосте всего в паре автомобилей. Несколько раз я храбро проскакивала прямо за ней, и мне приходилось бороться с собой, чтобы не выжать педаль газа в пол и не сбросить ее с дороги. Я бы этого не сделала, разумеется, ведь на заднем сиденье ее машины сидят мои дети. Но я была настолько разъярена, что дети – единственное, что ее спасло.
Я сижу в одиночестве в темноте, выглядывая из-за руля и стараясь разглядеть как можно больше в просветах между живой изгородью. Николь открывает заднюю дверь автомобиля и снимает спящую Кэти с сиденья. В своей большой пушистой шубке она походит на милого мохнатого плюшевого мишку. Ее небольшое тельце сворачивается клубочком, а крошечная головка покоится на плече Николь. Бобби радостно выпрыгивает из машины следом за ними. Он тянет свою ручку в перчатке, чтобы взять Николь за руку, и все трое, тесно прижавшись друг к другу, бредут в прекрасный дом, который я никогда раньше не видела. Идеальное маленькое семейство. Вот только это не семья Николь – это моя семья. Николь – воровка, и она украла мою самую большую ценность… моих детей.
Я быстро ныряю вниз и съеживаюсь на сиденье, когда мимо проезжает машина Марка. На подъездной дорожке есть место только для одного авто, и его уже занимает небольшой хетчбэк Николь. Я понимаю, что сглупила, припарковавшись там, где мог бы поместиться второй семейный автомобиль. Марку приходится парковаться ниже по улице, но он идет обратно ко мне. Очевидно, он намерен посмотреть, что за машина посмела занять его обычное место для парковки. Черт, черт, черт! Еще несколько шагов, и он точно узнает мою машину. К счастью, что-то его внезапно отвлекает, и он бросается к дому. Бобби упал с крыльца и громко плачет. Я хватаюсь за ручку дверцы, и мне хочется открыть ее, подбежать к нему, схватить и вытереть его слезы. Но я не могу выдать себя. Они не должны узнать,
