игнорирую боль. Я вытягиваюсь, плотно прижав руки к бокам и сдвинув ноги вместе. Я ложусь вдоль границы яркого пятна на земле. Считаю от пяти до нуля – и одним резким движением перекатываюсь на ту сторону светлого пятна. Я встаю и некоторое время стою очень тихо. Я чувствую, как сердце пульсирует в горле. Ноги подкашиваются, как будто сзади по ним ударил шар-маятник, и я жду, затаив дыхание. Задняя дверь не открывается. Николь меня не видела. Я незаметно оказываюсь еще на шаг ближе.
Я смахиваю остатки влаги, которая собралась на одежде, пока я лежала на траве. Меня жутко трясет, и приходится держать рот полуоткрытым, чтобы избежать шума стучащих друг о друга зубов. Сбивающая с толку комбинация нервов и холода пробирает меня до костей. Я изо всех сил стараюсь игнорировать это и продолжаю пробираться к задней двери. Я целую вечность пытаюсь открыть ее так, чтобы она не заскрипела. В доме восхитительно тепло, и я вздыхаю, когда мои конечности пытаются вернуть себе чувствительность. Я все еще одна, но меня переполняет чувство надвигающегося конфликта. Я на миг задерживаюсь в кладовке, чтобы взять себя в руки.
Счастливые голоса, раздающиеся внутри, дразнят меня. Они смеются и шутят, находясь в блаженном неведении относительно моего тайного присутствия. Я вырываюсь из двери, ведущей из кладовки на кухню: ноги тянут меня вперед, но голова ревет, что нужно возвращаться. Даже мой собственный разум осознает, что я полностью утратила контроль над собой.
Николь громко кричит, становясь белой как полотно. Ее пронзительный крик пугает Бобби, и он ударяется в слезы. Кэти, увлеченно игравшая на циновке в смежной гостиной, впадает в истерику. Слишком много шума. Это не входило в план. Я пугаю их, но оно того стоит. Оно того стоит.
– О боже, Лаура! – кричит Николь. – Ты до смерти меня напугала.
– Прости, – говорю я. – Я не хотела тебя пугать.
Отчасти это правда. Я знала, что, если подберусь к ней так внезапно, это ее напугает, но моей целью было лишь пробраться в дом. Если я и напугала ее в процессе, это была неизбежная необходимость.
– Что ты здесь делаешь? – спрашивает она, с трудом складывая слова в предложение.
– Мне кажется, ответ очевиден, – отрезаю я.
Бобби выпрыгивает из-за стола и несется к Николь. Он прячет лицо в ткани ее джинсов и отказывается смотреть на меня. Она не успокаивает его, но я подозреваю, что это потому, что она знает, что это вызовет у меня ревность.
– Я думала, ты в больнице, – говорит Николь.
– Я была там, – признаю я.
– Как ты вышла?
– Я была в больнице, Николь, не в тюрьме.
Я была не в тюрьме, но и в больнице я находилась не по собственной воле. Доктор Хэммонд, этот ублюдок, запер меня в изоляторе для психов и отказывался выпускать, пока я не признаю, что у меня проблемы. Я бы ни за что это не признала. Как можно признать то, чего у тебя нет? И чем бы они меня ни накачивали, это тоже не заставит меня говорить. Я каждый день говорила доктору, что Марк и Николь пытаются меня подставить, но он мне не верил. И я знаю, что здесь замешаны большие деньги: я собственными глазами видела, как Марк выписывает чеки. Доктор Хэммонд – не мой доктор, он прихвостень Марка и чертов надзиратель.
– Ты напугала меня до полусмерти, так подкравшись, – повторяет Николь. Она все еще напугана, но теперь в ее голосе слышны нотки злости. – Марк в душе. Хочешь его подождать?
Я гляжу на нее. Она лжет, совершенно не напрягаясь. За это я ненавижу ее еще сильнее.
– Нет, не в душе, – кричу я. – Я видела, как он ушел!
Николь в ужасе отшатывается. И я не могу сдержать садистской улыбки, в которую искривляются мои губы. Николь боится того, что я могу сделать, зная, что Марка нет рядом, чтобы ее защитить. Впервые у меня есть преимущество, и мне чертовски нравится, что я при этом чувствую.
– Что ж, он может вернуться домой в любую минуту, – юлит она.
– Нет, не может, – ору я. – Сегодня среда, а по средам он ходит в спортзал.
Бобби снова начинает плакать, и я тут же меняю тон.
