— Моя милая Лулу… — прошептала королева, и Джерард почти слышал, как по её щекам с тихим шелестом покатились слёзы.
— Не плачь, мамочка! — девочка присела на колени возле женщины и положила свою голову под её руки, которые тут же начали гладить мягкий светлый шёлк волос. — Ты ведь знаешь, это ненадолго. Я скоро вернусь, и мы поедем к морю, как ты и обещала мне зимой. Я люблю тебя, мамочка.
— Джерард… Если мы всё обсудили, не могли бы вы оставить нас одних ненадолго? Нам нужно попрощаться. Можете ждать её в карете, пока будут упаковывать багаж.
— Конечно, — Джерард грациозно поднялся и, легко поклонившись, вышел. Он не решился больше ни на какие слова и действия, потому что и королева, олицетворяющая в этот момент всем своим видом материнскую сущность, и девочка, так наивно, словно ища защиты, прижимающаяся к её коленям, были сейчас заняты только друг другом. И он не посмел мешать им.
Прошло около получаса ожидания, как дверь кареты распахнулась, и юной принцессе помогли подняться и устроиться внутри на противоположном сидении. Немногочисленный багаж девочки давно погрузили, и теперь она, сидя напротив, трогательно расправляла подол длинного василькового платья и пыталась удержать дрожащие губы и не пролить стоящие в больших глазах слёзы.
«О, Господи! — подумал Джерард, когда карета неторопливо тронулась с места. — Она такой ребёнок! Совсем ещё малышка… И что же прикажете мне с ней делать? Понятия не имею, о чём говорить и как вести себя с детьми. Дети пугают…»
— Меня зовут Джерард Мадьяро, я — доверенное лицо твоей мамы, Её Величества королевы Мариэтты, — решил начать он хоть с чего-то. — Можете звать меня месье Джерард.
Девочка оторвалась от созерцания проплывающих за окном пейзажей и внимательно слушала. Затем кивнула и тоже представилась.
— Я — принцесса Луиза. Мама называла меня принцессой или крошкой Лулу. И второе мне всегда нравилось больше, — серьёзно сказала девочка, выжидающе всматриваясь в его глаза. — И прошу, обращайтесь ко мне на «ты», мне неловко, когда со мной говорят столь учтиво. Я всего лишь ребёнок.
— Вы… — Джерард осёкся и тут же поправился: — Ты не против, если я также буду называть тебя Лулу? Мне очень нравится, как это звучит. Как кусочек рафинированного сахара, рассасываемый за щекой.
Девочка улыбнулась и, чуть погодя, кивнула. А затем опять уставилась в окно, почти не мигая.
Тишина снова поглотила пространство кареты, и только дорожные шумы прорывались сквозь обтянутые шёлком стенки. Но теперь она не была неловкой или пугающей.
Джерард тоже устремил свой взгляд в окно и крепко задумался о разных вещах, обычно о которых предпочитал не размышлять.
Он предполагал, как много на свете живёт его внебрачных детей, о которых он не знал ровным счётом ничего. Которые были представлены семье как родные, и сейчас уже многие из них, должно быть, выросли и даже могли претендовать на наследство. Воистину, корону стоило передавать по женской линии. Ведь мужчина может никогда и не догадаться, что любимый ребёнок, так ласково называющий его папой, вовсе не его. Только женщина (и та не всегда) может точно знать, кто же отец её ребёнка. Только женщина может обеспечить чистоту крови династии или, наоборот, разбавить её. Так почему мужчины до сих пор не уступили пальму первенства? Потому что слишком жадны? Потому что честолюбивы и эгоистичны? Вот и получают от скучающих по простому теплу и ласке, неверных жён милых детишек, в которых половина крови от него — Джерарда Мадьяро. Потому что он гибче, умнее, хитрее. И он будет жить в потомках, даже не обзаведясь собственной семьёй. Уволь Господь от этого, плачущие младенцы и убитая усталостью и недосыпаниями, а из-за этого крайне стервозная и неулыбчивая женщина постоянно рядом — нет, это точно не то, о чём он хоть когда-либо мечтал. Он был уверен, что все его дети, сколько бы таковых ни было на этом свете, хорошо пристроены. И, зная свою горячую и неспокойную итальянскую кровь, он не сомневался: они добьются всего, чего бы ни пожелали.
И это совсем не означало, что он должен присутствовать при этом. Он не создан для семьи. Кто угодно, но только не он.
Он уже позволил было себе задремать, как снова обратил свой уставший взгляд на Луизу.
Словно статуэтка, высеченная из слоновой кости, она неподвижно сидела по центру противоположного сидения, упрямо держа ровную осанку. Её тёмно-синие, как водяная гладь, глаза, казалось бы, следили за проплывающими за окном деревьями, окрашенными бликами закатного солнца. Но взгляд был пуст и бездушен, словно из лампадки вынули свечу и унесли куда-то, оставив только сосуд: красивый, оформленный, но лишь закопченный жизнью, а не несущий её в себе.
Строгая, собранная, судорожно сжавшая одной рукой пальцы другой. Тонкие крылья носа и полные губы, сейчас чуть поджатые от переживаний. Сосредоточенная не по годам, Луиза выглядела бескрайне одинокой, оставленной и потерянной девочкой, заблудившейся в своих мыслях.
Подумав ещё раз о том, как же он сочувствует этой малышке, Джерард всё же не нашёлся, что сказать. Его безбожно клонило в сон: позади был плодотворный день, и он вымотался от забот и долгой дороги. Размышляя над тем, кто же отмеряет тому или иному человеку выпадающие на его долю страдания и радости, и не злоупотребляют ли те ставленники своим высоким положением, Джерард тихо уснул, расслабленно скатываясь подбородком на грудь.
****
Спустя какое-то время карета мягко качнулась, остановившись у поместья, и Джерард ударился головой о стекло двери, просыпаясь. Девочка напротив мимолётно улыбнулась, ловя его недовольный взгляд, и тут же отвела глаза.
«Надеюсь, я не пускал слюни, как последний простолюдин?» — думал Джерард, пытаясь незаметно обтереть подбородок манжетой блузы, вызывая у принцессы очередную улыбку. Отчего-то то, как он выглядел, волновало его, хотя смысла в этом волнении не было никакого. Именно поэтому Джерард не любил ездить на ощутимые расстояния в карете с кем-то, при ком не мог позволить себе расслабиться: его всегда укачивало в пути, и он очень часто засыпал под мерный перестук копыт и лёгкое поскрипывание рессор.
Выбравшись наружу, он галантно подал руку Луизе, и та вцепилась в неё своими тонкими холодными пальчиками, словно утопающий за соломинку. Чужое место, чужие люди, чужой дом… И только Джерард был для неё неким связующим звеном, кем-то из прошлой жизни, кто был знаком с мамой.
— Милая Лулу, прошу вас, чуть легче. Вы сейчас проткнёте мне ладонь насквозь, — шутливо сказал он, потому что девочка не намеревалась расставаться с его рукой, даже оказавшись на земле, всё сильнее вдавливая в мягкость кожи острые ноготки.
— Прошу прощения. И мы уже договаривались, что вы говорите мне «ты», не будьте столь забывчивы, — смутилась Луиза, тут же убирая руку с его ладони. Она пораженно осматривала поместье, чуть высвеченное в темноте светом фонаря над входной дверью: полукруглые, увитые лозами дикого винограда, лестницы по обеим сторонам от неё, крупные мраморные вазоны с ещё не распустившимися цветами и широкое крыльцо, — и пыталась разглядеть в сгущающихся сумерках пруд, со стороны которого доносилось басовитое весеннее кваканье лягушек.
Вокруг было так спокойно и тепло, и над двумя людьми, мужчиной и девочкой, словно застывшими у кареты, распростёрло свои объятия огромное темнеющее небо, уже навесившее на себя украшения из первых бриллиантовых звёзд. Луиза потрясённо ахнула, посмотрев наверх — от края и до края, не стеснённое крышами домов и шпилями, только глубокое мягкое небо над головой.
В симфонию ночных звуков из мерного стрекота кузнечиков, перемежающегося кваканьем, добавился еле уловимый скрип открывающейся двери и шорох торопливых шагов. Джерард опустил глаза и увидел Маргарет, спешащую к ним с тёплой шерстяной накидкой в руках. Другая такая же укрывала её собственные плечи от свежего ночного ветерка.
— Господи, Жерар, заходите скорее, тут же холодно, — запричитала она на ходу, а затем, подойдя к девочке, накинула на неё шаль. — Здравствуй, милая. Я — Маргарет, а лучше — просто тётушка Марго. Прости, что я говорю так по-простому с тобой, но мне кажется, дружеское общение пойдёт только на пользу такой прелестной малышке. Пойдём скорее в дом? — и, взяв прохладную ладонь девочки в свою, как обычно, пахнущую домашней сдобой и уютом, повела её внутрь.
