— Почему мадам Шарлотте будет всё равно? — не понял Фрэнк.
— Потому что она совершенно ничем не связана с королевой и вообще может сказать, что не знает никого с тем именем, которым я назовусь у настоятеля монастыря, — нашёлся Джерард, мысленно аплодируя себе. — Я еду сейчас же, мой мальчик. Ты остаёшься за старшего, надеюсь, что вечером я буду дома, — он ласково, скрывая жадность своего прикосновения, потрепал Фрэнка по жестковатым густым волосам и пошёл в сторону двери.
— До вечера, Джерард, — смущённый Фрэнк говорил негромко, но надежда ещё увидеться сегодня буквально сквозила в каждом звуке его речи.
— И, Фрэнки… — юноша заинтересованно поднял голову, когда наставник замер в самых дверях, обращаясь к нему. — Я не имею ничего против царящего тут бардака, если он тебе чем-то помогает, — он обвёл взглядом помещение, — но огрызки яблок из вазы выкинь, будь добр. От них уже несёт кислятиной, не устраивай свинарника в моём доме.
Джерард, довольный последней своей словесной пикой, вышел, а окончательно смущённый Фрэнк поплёлся к вазе, чтобы отнести её вниз, на кухню, и освободить от содержимого.
Время до вечера пролетело так незаметно, что Фрэнк едва мог вспомнить — прерывался ли он в своих репетициях на приёмы пищи или нет. Ужин он помнил более отчётливо, потому что разъярённая Маргарет грозилась разнести дверь в щепы, если «этот самоуверенный и невозможный мальчишка» тотчас не спустится к столу. Фрэнк сдался: желудок и правда тянуло, а силы были на исходе. Он репетировал так много, поскольку сегодня был крайний день, когда он мог всего себя посвятить этому делу. И если на завтрашнюю субботу планов пока не было, хотя они могли возникнуть в любой момент у наставника, то воскресенье выпадало полностью: в воскресенье все обитатели поместья были приглашены для торжественного обеда в дом баронессы фон Трир. В воскресенье был день рождения Джерарда.
Фрэнк прервался в своём монологе, чтобы достать из прикроватной тумбы небольшую книжицу с пером, заложенным в её середину. Он работал над своим подарком учителю уже несколько дней и был очень близок к завершению. Подправив несколько строк и накидав последнее, заключительное четверостишие, Фрэнк вдруг почувствовал, что за его плечом кто-то стоит. Быстро захлопывая дневник, он обернулся. Сзади переминалась заинтересованная Луиза, облачённая в простую ночную рубашку из тонкого льна. Обнаружив себя, она робко улыбнулась.
— Что ты делаешь, Фрэнки?
— Разве маленьких симпатичных принцесс не учили стучать в дверь чужой комнаты, прежде чем войти? — наставительный тон Фрэнка, кажется, вызвал ещё большую улыбку у девочки, но потом она будто стёрлась с красивого личика:
— Я больше не принцесса, — уверенно сказала Луиза. — Мама сказала мне забыть об этом для своего же блага. И я стучала, но даже после третьего стука ты не ответил, и я осмелилась войти. Было не заперто.
— Ох, — вздохнул Фрэнк, признавая поражение. — Тебя не так-то просто воспитывать, крошка Лулу, — девочка негромко хихикнула, отвечая в том же духе:
— Мне все учителя так говорили и мама пару раз. Но потом привыкали и даже хвалили. Я на самом деле много знаю, потому что мне всё интересно. Так чем ты тут занимался? — не позволила ускользнуть нити беседы Луиза.
— Я охотно верю твоим учителям. Таких любопытных девочек я никогда прежде не встречал, — Фрэнк потрепал Луизу по щеке, решив признаться: — Вообще я сейчас репетирую очень важную роль для сложного дела, которое затеяли мы с месье Джерардом, чтобы вывести кое-кого на чистую воду.
— Ух ты! Роль — это как в театре? А мне покажешь? — запросто спросила девочка, смотря на Фрэнка таким взглядом тёмных, почти круглых глаз, что было ясно: отказ не принимался ни в каком виде.
— Что именно? — Фрэнк развернулся к ней и одной рукой стал заталкивать книжицу с пером под подушку.
— Как ты репетируешь! — выпалила Луиза.
Фрэнк подумал совсем немного, размышляя — а не отказать ли? Но всё же решил, что ничего страшного не случится, если он немного её порадует. Ему это тоже могло быть полезно, а Луизе хоть какое-то развлечение.
— Садись и будь горда — ты мой первый зритель. Надеюсь, ты оценишь.
И Луиза, приготовившись к чему-то особенному и почувствовав какую-то необычайную важность момента, уселась на краешек скомканного на кровати покрывала.
Дальнейшее она помнила очень смутно, потому что совершенно не ожидала увидеть ничего подобного от весёлого и озорного Фрэнка, уже успевшего стать ей другом.
Он был в такой же длинной ночной рубахе, как и она — видимо, также готовился ко сну. Но сейчас эта грубая ткань была чем-то большим, обхватывая хрупкие плечи невероятно печального создания, чья бледная кожа будто светилась изнутри волшебным светом.
Девочка ахнула. Это чудо, двигаясь невыразимо плавно по комнате, а потом вдруг резко срываясь на какое-то импульсивное движение, подошло, наконец, к комоду с горевшей на нём свечой. Опустившись на колени, создание начало истово, от всей души молиться перед распятием, висящим на стене над комодом. Обкусанные, розоватые губы на бледном лице жарко шептали слова молитвы, и Луиза ощущала себя странно, будто её обливали горячей и холодной водой попеременно. Будто она подглядывала за чем-то, что видеть не должна. Сам вид движущихся уст опалял теплом, но тут же ледяные струи слов молитвы и собранного, бледного образа возвращали её на землю.
Канделябр сзади фигуры высвечивал контуры тела и острое плечо, открывшееся под сползшим широким воротом ночной рубашки. Свечение от волос казалось нимбом, оно окутывало весь силуэт, и Луиза, теряя связь с реальностью, вслушивалась в слова молитвы, что творил этот ангел перед распятием:
— Отец небесный! Услышь раба твоего и смилостивься надо мной… Многие скорби и печали я перенёс, но дай перенести ещё большие, ибо только в печалях я могу найти покой душе своей. Не оставь меня, Господи, но призри твоим неусыпным вниманием грешное создание твоё. Погибаю под тяжестью грехов своих, но прошу: пошли ещё больше соблазнов, ибо только преодолевая их, я чувствую себя живым…
Луиза не слышала слов, что следовали дальше. Она настолько прониклась происходящим, что сердце её билось, как у испуганного кролика. Забыв, что перед нею Фрэнк, она спрыгнула с кровати и, подбежав к чудесному созданию, крепко обняла его сзади за шею.
— Ангел, милый ангел, — зашептала она сквозь слёзы, чуть не душа слегка опешившего Фрэнка в объятиях. — Прошу, помолись и о моей мамочке тоже! Она там совсем одна, ей так грустно и одиноко, и я даже не могу успокоить её. Прошу, ангел, попроси Боженьку — пусть он присмотрит за мамочкой? Пусть успокоит и согреет, потому что я теперь не могу быть рядом с ней… Помолись, мой ангел, пусть с ней всё будет хорошо!
— Тише, милая Лулу, тише, не плачь, прошу тебя, — негромко прошептал Фрэнк, повернувшись к девочке и держа её в объятиях, гладя по спине. Он не ожидал, что короткий спектакль произведёт на неё такое впечатление.
За окном между раздвинутых портьер виднелось уже совершенно потемневшее к ночи небо, и Фрэнк подумал о том, как же это прекрасно — не быть одному. Разделять свои радости и горести с теми, кто рядом, не боясь почувствовать себя глупо или ненужно. Когда умерла от чумы старшая сестра, а затем и мать, когда всех младших разобрали голодать по приютам, и лишь он ухитрился сбежать, наивно полагая, что так будет лучше, никого не было рядом с ним. Никого из тех, кто смог бы разделить и поддержать. Были только такие же одичавшие, озлобленные и отчаявшиеся, почти потерявшие человеческий облик, как и он сам, дети.
Свечи догорели, с еле слышным шипением окуная комнату в полумрак.
****
— Как же я рад видеть тебя, друг мой! — искренне улыбаясь, говорил Люциан, сжимая плечи Фрэнка в крепких ладонях. Они не виделись несколько недель, а казалось — целую вечность.
— Я также рад, Люци! — отвечал с улыбкой Фрэнк, усаживая Люциана напротив себя на софу в малой гостиной. Хотелось сказать друг другу так много, но мысли сбивали одна другую, и слова просто запутывались в этой куче-мале. — Замечательно, что ты выбрался к нам, друг. Я так устал за последние дни, голова просто опухла. Повторять свою роль с утра до вечера и не сойти при этом с ума — не такая уж и простая задача.
