Сейчас же сквозь ещё смеженные веки пробивался свет давно уже не утреннего солнца, слышались тихие, шаркающие шаги и звуки раскрываемых портьер — Маргарет пришла будить разоспавшегося негодника, не дождавшись его к завтраку.
Тело давало знать о себе тупой, тянущей и пульсирующей в некоторых местах болью. Шею и запястья саднило, а внутренности со стороны спины горели огнём — то ровно, то вспыхивая очагами резких неприятных ощущений. Неторопливо приходя в себя и начиная думать, Фрэнк позволил себе заключить, что вряд ли согласился бы на подобное по своей воле, зная, насколько нездоровым будет чувствовать себя после. Хотя… обнажённое, пышущее жаром и податливое со сна тело Джерарда рядом совершенно точно исправило бы это его мнение в противоположную сторону.
Фрэнк довольно, так и не открывая глаз, улыбнулся своим мыслям и попробовал потянуться, напрягая руки и ноги, пытаясь оценить масштабы катастрофы. От неприятных откликов хотелось стонать, но он не позволил себе издать ни звука, поэтому испуганный и ошарашенный вослик Маргарет почти над ухом прозвучал так ясно в тишине комнаты и застал его врасплох.
— Господи Боже, Святые угодники и Дева Мария! — ахнула она, и Фрэнк резко раскрыл глаза. Маргарет смотрела на него, стоя у самого края кровати, и от ужаса прикрывала рот своей пухлой, отчётливо пахнущей слоёным сдобным тестом, ладонью. — Что это такое, Франсуа? Кто это сделал?
Ощущая, как накатывает запоздалое понимание, Фрэнк опустил глаза. Его жилистое, худощавое тело было прикрыто одеялом только до груди, и Маргарет открывались все следы преступления, что он совершил прошлой ночью: грубые, почти лиловые засосы возле сосков, откровенно спускающиеся ниже под одеяло, запястья с явными следами связывания… То, что она лицезрела на его шее, он боялся и представить. Судорожно натягивая одеяло до самых глаз, Фрэнк запоздало понял, что попался. Он молчал и смотрел на Маргарет испуганными, ошалевшими от такой эмоциональной побудки, глазами. Фрэнк боялся. Он боялся до смерти, что Маргарет тотчас же пойдёт и расскажет обо всём Джерарду. Она любила наставника и была верна ему настолько, насколько это вообще возможно. Она не позволила бы Фрэнку играть с ним, не позволила бы хоть что-то делать за его спиной. Джерард был всем для Маргарет, больше, чем хозяином, больше, чем мальчиком, вытащившим её из плена, холода и голода Парижских улиц. Он был почти богом, и Фрэнк, ощущая холодную испарину липкого страха, закрыл глаза от предвкушения её вердикта — всё кончено? Ему предстоит уйти, покинуть этот дом и никогда больше не попадаться на глаза никому из его обитателей?
В созданной им самим темноте было тихо, и нависшее над кроватью грозовое молчание затягивалось. Затем он почувствовал, как перина прогнулась под весом пышной фигуры, и его начало отпускать: медленно, почти ощутимо, точно из тела вытягивали жилы, но от этого становилось только легче и спокойнее. Если Маргарет не взорвалась сейчас, то самое страшное миновало. А со всем остальным он уж как-нибудь справится.
— Ты был у Шарлотты? — строго и тихо спросила она. Фрэнк ещё молчал: его язык просто отнялся и никак не хотел двигаться после перенесённого страха. — Можешь не отвечать, я не глупая наивная девочка, милый, и давно об этом догадывалась. Ты умело, совсем по-взрослому заметал все следы своих ночных похождений, мой мальчик, но я не могла не заметить, как сладко и долго вы спите с Жераром после этих балов. Только тебя я приходила будить, так или иначе, а Жерар мог позволить себе спать столько, сколько захочет. Он знает, что ты бывал там? Вы… были вместе на балах и… после них? — неуверенно, словно боясь ответа, спросила Маргарет, и в комнате снова стало неуютно от тишины.
— Д-да… — еле слышно вздохнул Фрэнк, не сразу совладавший со слипшимися губами.
— О, Матерь Божья… — Маргарет была не на шутку взволнована и даже теребила в ладони край одеяла. — И Жерар знает, что это… ты? Что именно ты был с ним?
— Нет… Марго, прошу тебя…
— Господи Боже, Франсуа! — она порывисто встала с кровати и отошла к ближайшему окну. Откуда столько грации и плавности в её пышном, затянутом в фартук с рюшами, теле? — Как ты мог, мальчик… Зачем? Ох, ну что же ты натворил? Ты же не думаешь, что Жерар погладит тебя по голове, если узнает обо всём? — Фрэнк машинально отметил это короткое «если», а не «когда» в её речи, а это означало только одно: Марго не станет рассказывать хозяину об увиденном. Как же хотелось обнять её! От облегчения неизвестно откуда взявшиеся слёзы затопили глаза и в две дорожки начали стекать к подушке. Он мелко затрясся от беззвучных рыданий — напряжение отступало, и реакция измождённого бурной ночью тела была предсказуема.
— Ох, милый… — Маргарет вновь подошла к кровати и села на её край, запуская руку в шелковистые каштановые волосы, охлаждая горячечный лоб и то и дело вытирая с лица ручейки слёз. — Ну-ну, будет тебе…
— Марго, прошу тебя, — шептал Фрэнк, слепо тычась в нежность почти материнской руки, — прошу, ради всего святого… Не говори ему! Не говори Джерарду ни о чём! Я сам… когда-нибудь, когда буду готов. Я сам расскажу. Но не сейчас. Я больше никогда не поеду к Шарлотте, я давно решил, что вчера будет последний раз. Я так сожалею о том, что мне пришлось обманывать его…
Сейчас он казался себе не более, чем ранимым и потерянным мальчиком: с неудержимыми слезами по щекам, с саднящей отметиной на шее, соперничающей по яркости со следами от укусов на плечах и засосами на груди, худой, в обрамлении тёмных размётанных по молочно-белой подушке волос. Фрэнк сам у себя вызывал жалость, и искренне мечтал о сочувствии и желании Маргарет подарить ему тепло и утешение. Дарить так много, пока он не перестанет дрожать и плакать, пока не перестанет быть таким бледным и потерянным на этой большой и вычурной кровати под алым балдахином.
— Просто скажи мне, зачем всё это? — с тихой грустью спросила Маргарет, поглаживая бьющуюся на его виске венку. — Тебе было любопытно? Интересно попробовать?
Фрэнк молчал, собираясь с силами. Интерес и любопытство и рядом не стояли с тем жгучим и ноющим чувством, что толкнуло его на эту авантюру.
— Я люблю его, Марго. Это была единственная возможность быть с ним, не связывая его узами и чувствами, не ощущая кожей, что к тебе относятся несерьёзно, забывая, что есть хоть какие-то преграды для того, чтобы быть вместе. Чтобы любить друг друга не только душой, но и телами. Мне всё равно, как он относится ко мне. Потому что я люблю Джерарда так сильно, что готов умереть за одну такую ночь, что провёл с ним у Шарлотты. Я… ни о чём не жалею.
Фрэнк закончил и почувствовал, что пуст. Он сказал это, и слова, обретшие вес в тишине покачивающейся на свету мельчайшей пыли, больше не давили на грудь, не разливались свинцом по внутренностям. Он выдохся, его опорожнили, как сосуд, и теперь стало всё равно. Хотелось только полежать вот так в покое ещё немного, не шевеля ни пальцем, — может, тогда ноющая боль, снедающая его тело, немного уляжется и даст ему дышать полной грудью?
Маргарет молча разглядывала лицо отчаянного мальчишки, что тяжело дышал в кровати рядом с ней. Казалось, что он силился сделать глубокий вдох, но что-то мешало этому. Он говорил очень серьёзные вещи и делал это с такой искренней интонацией, что Маргарет, повидавшая крайне много за свою долгую жизнь, верила ему. Если бы в невозможной небесной лотерее призом была искренняя, настоящая ночь любви с Джерардом, а платой — смерть, Фрэнк и правда пошёл бы на подобную сделку. Его туго сжатые кулаки с остро белеющими костяшками и упрямо сомкнутая линия губ являлись очевидным доказательством этого. Мальчик не красовался и не подбирал громких слов — он на самом деле был до смерти влюблён, и Маргарет, питавшая к нему самые тёплые материнские чувства, ощущала лишь уходящий, не вылившийся резкими словами гнев. Словно волна, почти набравшая силу, так и не обрушилась на берег, а плавно покатилась назад, возвращая всё на свои места: и камни, и водоросли, и порывисто снятую с места морскую раковину.
