Я проснулся почти под утро. Третья ночь у Райана дарила мне надежду на лучшее. Рассвет за окном еще не наступил, но пытался проглядывать сквозь тучи.
Свет лампы светил тускло, но этого освещения вполне хватало, чтобы разглядеть ежедневник на столе. Я держал в руках ручку. Не знаю, зачем я это делал.
Доктор советовал выписывать свои чувства на лист бумаги во время приступов паники, чтобы избавиться от навязчивых мыслей. Я не верил в этот бред. И уж тем более не воспринимал его всерьез.
Но ради Лилу я был готов переступить через свои страхи, чтобы навсегда оставить их позади. Там, где была жизнь до нее.
Я сложил руки и начал вспоминать обрывками вчерашний вечер. Расстройство приобретало новое воплощение, и я понимал, что необходимо действовать.
Тревога настигла меня прямо во время матча по баскетболу. В начале игры все было хорошо. Дерек снова был в нашей команде, и мы вели счет.
В один момент пальцы, впившиеся в мяч, побелели от напряжения. Было страшно, как никогда раньше. Дышать стало невыносимо. Я держался руками за горло, словно кто-то меня душил. Лучше не становилось, скорее наоборот. Игра была в самом разгаре, и я боялся оставить свое место. Я не мог сдать позицию. Когда площадка перевернулась в глазах с ног на голову, мое тело упало на пол. Я ничего не видел. Перед глазами стояла кромешная темнота. Только крики.
Половину третьей и всю четвертую четверть я просидел на скамейке запасных. Мистер Нельсон постоянно интересовался, как я себя чувствую. Я сдержанно отвечал, что все в порядке, но на самом деле я был полон злости. Злости на самого себя, что я такой. Я не умел контролировать свои приступы, и они мешали мне жить. Мешали не чувствовать себя изгоем.
После окончания игры Эмили и Райан подошли ко мне и попытались узнать, что со мной произошло, но я так и не смог ответить им. Все это походило на яркие вспышки, возникающие в самый неожиданный момент.
Я прописывал строчку за строчкой. Не получалось сконцентрироваться на чем-то одном. Было слишком много чувств. Мыслей. Они поглощали меня. Одного листа бумаги для терапии было недостаточно.
Я снова напомнил себе о том, как это выглядело глупо, и, накинув куртку, решил устроить себе утреннюю прогулку.
Уайт-Плейнс встречал меня одиночеством и сыростью после ночи. Покой был рядом, и я направился на его поиски.
Пройдя чуть больше одной мили, я остановился около одного из жилых балконов с живыми лианами, что уже засохли. Я увидел на балконе букет. По бокам он давно отцвел и завял, но в центральной точке оставался живым и ярким.
Я достал тот же лист и перевернул его на другую сторону. Карандаш был всегда под рукой. Скамейка пустовала, и я решил воспользоваться ей.
Потертые стены и силуэты выглядели реалистично. Мне удалось сделать правдоподобные разрезы и потрескивания карандашом, растушевав тени по отмеченному полю.
Но в свою жизнь нельзя было так просто внести яркие краски.
Я вернулся домой, когда почувствовал себя лучше. Но понимал, что все может повториться. Я избегал родителей и любого разговора с ними. Не хотел возвращаться к истокам.
Тогда я стал замечать, что ссор со скандалами становилось все меньше. На этот раз умиротворение не приносило мне удовольствия. Скорее, я был насторожен. Порой я даже ловил галлюцинации, когда с кухни доносился радостный смех. Но не обращал на это внимания, не давая себе ложных надежд.
– Да? – сонным голосом произнес я, рассматривая книжку контактов.
– Стэнли, Нелли уже проснулась?
В голосе отца было непривычное смущение и взволнованность.
– Не знаю. Почему бы тебе самому не узнать об этом?
– Спустись вниз, пожалуйста. Я не хочу будить ее своим звонком. Видимо, когда я уходил, ключи от дома остались в моем кабинете.
Я поднялся с постели и вышел в коридор. Провернув пару раз до щелчка, я открыл дверь и чуть было не навернулся с уступа. Отец стоял с огромным букетом красных роз. Последний раз он делал маме сюрприз лет десять назад. Мне очень хотелось съязвить ему прямо в лицо, но что-то сдерживало меня. Он прошел в комнату, оставив цветы на тумбочке, рядом с кроватью, где сопела мама.
Люди не меняются. Возможно, я просто не верил в эту чушь. Для того, чтобы принять все свои ошибки и встать на путь исправления, потребуются месяцы, годы, но никак не пара дней. Отец не вызывал у меня должного доверия. Мать любила его. Но это походило на жертвенную любовь. Разве это стоит того, чтобы почти каждый день быть в страхе, что любящий человек сможет уйти от тебя, а потом, когда некуда будет идти, – вернуться? Я даже был готов смириться с тем, что она найдет себе нового мужчину, но она всегда выбирала отца. Не было ни одного раза, когда бы она сделала выбор в свою пользу, в пользу счастья. Я не мог повлиять на ее выбор.
Во время завтрака вместо привычных звонков отец предпринимал попытки провести время с семьей. В его речи проскальзывали обычные шутки. Он был другим. Словно его подменили. Превратили в любящего папу, которого мне так не хватало в детстве, когда я действительно нуждался в нем.
Этот человек обнимал маму. Целовал ее в лоб. И улыбался.
Я протер глаза, надеясь, что все происходящее мне снилось или являлось плодом моей больной фантазии. Когда темнота прошла, я снова взглянул вперед.
Картинка вокруг осталась прежней. Я так же сидел за кухонным столом, ковыряясь в тарелке с хлопьями, но в окружении любящих друг друга людей.
Наверное, родители заметили, с каким непониманием я смотрел в их сторону, и сразу переключились на меня. Они не смотрели сквозь, как раньше.
– Ты выглядишь обеспокоенным, Стэнли, – начала мама.
– Мы переживаем за тебя, – следом проговорил отец.
Его слова вызвали во мне смешанные чувства. Он никогда не интересовался моей жизнью, а беспочвенное рвение наверстать упущенное било по моему самообладанию.
– Все в порядке, – слишком сухо выдавил я из себя.
– Не хочешь поделиться тем, что тебя беспокоит? – Его голос больше не звучал грубо и настойчиво. Наоборот, стал приятным на слух, так что на секунду я даже поверил в раскаяние.
Прежде чем уткнуться в тарелку, я задержал взгляд на маме. Она выглядела… Счастливой. Ее глаза были такими глубокими и ранимыми, что я просто боялся сказать что-то не так и нарушить эту идиллию. Я помнил,
