Они обогнули базарную площадь, проследовали вдоль берега, мимо верфей и складских помещений, свернули к стене из дикого камня, отделявшей один квартал от другого и, наконец, оказались в нужном месте.
Дом Юлиана Кидониса находился недалеко от морского залива и представлял собой богатую усадьбу, окруженную пышно цветущим садом и огороженную забором с крепкими воротами.
Гости вошли в прихожую, затем проследовали в роскошный зал. Веру многое в этом доме удивляло: витражи, мебель, зеркала, светильники, мрамор, но она не подавала виду, стараясь держаться гордо и независимо, как полагается потомку родовитых, хоть и обедневших аристократов.
Купец Юлиан Кидонис оказался немолодым, грузным, но весьма подвижным и говорливым человеком. Он вышел к гостям в сопровождении двух своих помощников и с порога радостно поприветствовал Фернандо, с которым был хорошо знаком, и Вера сделала вывод, что испанец часто привозит к Юлиану выгодных клиентов. Фернандо тут же представил купцу Ринальдо и Карло, затем, несколько озадаченный, повернулся к Вере и Тьери, не зная, что сказать о них. Но они избавили его от затруднений, скромно поклонившись и незаметно усевшись в сторонке. Вере даже показалось, что греки не догадались о ее принадлежности к женскому полу, и девушку это немного позабавило. Купец, видимо, решил, что беседовать нужно только с Ринальдо и Карло, и пригласил их к столу. Тут же были поданы вина и фрукты. Слуга также поднес угощение Вере и Тьери, но девушка отказалась от вина, а взяла лишь несколько невиданных ею раньше южных плодов.
Неожиданно деловая беседа Юлиана и Ринальдо была прервана появлением еще одного лица. В гостиную вошел уже весьма пожилой, но статный мужчина в белой одежде, державшийся с большим достоинством. Юлиан с гордостью объявил, что это его родственник — знаменитый в Константинополе ученый и философ Дмитрий Кидонис. Вера насторожилась, опасаясь, что своего ученого родственника купец пригласил нарочно, дабы отвлечь гостей от важной сделки.
Узнав, кто такой Ринальдо и откуда он прибыл, Дмитрий поинтересовался, какое впечатление произвел на генуэзца из Таврики нынешний Константинополь.
— Увы, довольно грустное, — прямо ответил Ринальдо. — И все же радует, что здесь еще осталось много прекрасного и город не покинули художники и ученые.
— Да, слава Константинопольского университета пока не померкла, — подтвердил Дмитрий. — А новые мозаики и фрески в церкви Хоры могут служить образцом совершенства. Но художества и науки не в силах остановить наше скорое падение.
— Варвары, нас окружившие, слишком сильны, — вздохнул Юлиан.
— Не только в этом дело, — покачал головой Дмитрий. — Хуже всего то старое зло, которое причинило общее разорение. Я имею в виду раздоры между императорами из-за призрака власти. Ради этого они не раз служили турецкому султану.
Всякий понимает: кому из них варвар окажет поддержку, тот и возобладает.
— Но ведь нынешний император Мануил, говорят, благородный и ученый человек, — заметил Ринальдо.
— Это верно, Мануил II лучше многих, — согласился Дмитрий. — В юности, среди семейных междоусобиц и войн, он единственный остался верен своему отцу Иоанну V и даже вызволил его из долговой тюрьмы в Венеции. А став императором, он пожертвовал университету и монастырям все деньги, какие только мог выделить. Но, увы, он получил в наследство лишь печальные обломки империи. Что он может сделать для ее спасения? Только обратиться за помощью к государям Запада. Но они напуганы поражением от турок при Никополе. Да и слишком скупы — надеются, что беда их не коснется. Правда, в прошлом году в Константинополь прибыл со своим отрядом французский маршал Бусико, но это столь малая помощь...
— Среди защитников Константинополя есть также испанцы и генуэзцы, — вставил Фернандо.
— Да, но эти отдельные отряды наемников слишком малы, чтобы дать настоящий отпор мусульманам.
— Однако я слышал, что сейчас Мануила с большим почетом принимают в Европе, — заметил Ринальдо.
Дмитрий скептически улыбнулся:
— Боюсь, что этот почет выразится только в славословии, но не в материальной помощи. Да, император произвел впечатление в Англии и Франции благородством манер, ученостью, безукоризненной белизной одежд, достойной свитой. Да, его принимают в лучших резиденциях, с ним беседуют, им восхищаются — и что дальше? Его просьбы о помощи вызывают только жалость. Знаете, что написал придворный юрист английского короля? «Я подумал, как прискорбно, что этому великому христианскому государю приходится из-за сарацин ехать с далекого Востока на самые крайние на Западе острова в поисках поддержки. О боже, что сталось с тобой, древняя слава Рима?»
На несколько мгновений в комнате повисло грустное молчание, потом Карло осторожно спросил:
— А правда ли, что на Западе к Мануилу обращались как к «императору эллинов», а не «ромеев»?
— Да, — подтвердил Дмитрий, — хотя еще несколько десятилетий назад мы употребляли слово «эллин» лишь в применении к греку-язычнику, а не христианину. Но теперь все изменилось. Наша империя уже фактически перестала быть Римом, и слово «ромей» почти вышло из употребления. А европейцы все больше восхищаются Древней Элладой, и наши ученые стали гордиться своим античным наследием. Например, Николай Кавасила из Фессалоник называл свой избранный круг «Наше сообщество Эллада».
— А не собираетесь ли вы стать ближе к Западу, приняв церковную унию? — спросил Фернандо.
— Может, это и было бы разумно, но... — Дмитрий покачал головой. — Мануил вряд ли откажется от своих религиозных убеждений, как и большинство его подданных. Византийская империя всегда держалась на православии.
Неожиданно вставил слово почтительно слушавший ученого родственника Юлиан:
— А говорят, один прорицатель предсказал, будто помощь Константинополю придет не с Запада, а с Востока. Правда, это будет лишь временное облегчение...
— С Востока? Откуда же? — недоверчиво усмехнулся Дмитрий. — Может, кто-то надеется на славян греческой веры? Правда, двадцать лет назад они, по сути, спасли княжество Феодоро, когда выступили против Мамая. Но Константинополь они не спасут: слишком далеки от нас, и у них хватает своих врагов. Нет, спасти нас может только чудо. И глупо надеяться, что это чудо придет с Востока...
— Однако что мы ударились в столь высокие и отвлеченные рассуждения? — Юлиан развел руками и бодрым голосом провозгласил: — Людям надо жить и думать о повседневных нуждах в любые, даже самые смутные, времена.
