Рабас проводил надпоручика до его домика и, хоть тот и упирался, втолкнул его в дверь.
Станек сыпал ругательства, но, увидев Леоша, замолк. Рабас с нескрываемой радостью приветствовал Леоша:
— А, пан шеф-повар! Ну-ка покажи свое умение и подай нам на серебре шницель по-венски и мельницкое вино. К шницелю, разумеется, красное.
Леош бросил косой взгляд на своего сумрачного командира, но поддержал радостный тон Рабаса:
— Осмелюсь доложить, пан капитан, шницель будет. — И в ответ на удивленный взгляд Рабаса добавил: — Подрумяненные шницелечки, но из колбасы.
— Сойдет! — Рабас скинул полушубок.
Станек ворчал:
— Ты надолго тут расселся?
— Будем пировать, — объявил Рабас — Исчезли призраки. Разве это не повод для праздника?
Станек еще противился, но Рабас силой усадил его на стул и погладил по голове:
— Опять тебе, душа моя, придется носиться с кабелем к моему батальону.
— Пошел ты к черту!
Появился Леош с угощением. Серебро заменяли закопченные солдатские миски. Вместо скатерти — листки бумаги с устаревшим кодом.
— Вода для чая кипятится, — прогнусавил Леош.
Рабасу, озабоченному тем, как «с наименьшими потерями» ликвидировать конфликт, было безразлично, что приготовит Леош, но он не подавал виду и старался быть в глазах Станека прежним, разбитным малым.
— А воду где брал? В пруду? — допытывался он. — Учти, я головастиков и тритонов есть не буду.
Леош вдруг выставил на стол бутылку самогона.
— Тоже неплохо, — подмигнул Станеку Рабас, бросая в рот подрумяненные кружочки колбасы. — Как ты считаешь, Ирка?
Станек принялся за еду. Сумерки сгущались. В небе было тихо, только белые осветительные ракеты, медленно спускаясь, освещали стол и лица двух офицеров.
Рабас, конечно, не думал, что ему удалось успокоить Станека. Он следил за ним краешком глаза и соображал, чем его занять, чтобы он не вспоминал о Вокроуглицком. Что на фронте наиболее интересно? Сам фронт.
— Чудно, Ирка, — говорил он. — Вчера, бьюсь об заклад, ты меня проклинал: я торчал на самом краю и по чистой случайности меня не угробило, но я ничего не замечал, был как пьяный. А сейчас сижу вот с тобой в тиши, пью водку и как стеклышко трезвый… — Рабас возвращал Станека назад в бой. — Ты же знаешь, как там это выглядит. Что росло годами — пусть это человек, или дерево, или дом, — за секунду все на куски. Но целый день после боя — и нет такого солдата, который бы от этого избавился — в ушах гремит, в глазах молнии, огонь, кровь, сердце замирает… — Теперь, после экскурса в долину, он вернулся опять к своему маленькому празднику: — Но когда этот ад позади, когда ты придешь в себя, то опять все воспринимаешь трезво: эта колбаса вполне еще годится, эти остекленевшие кусочки жира в ней…
Рабас говорил с набитым ртом, запивал самогонкой и в своих рассуждениях упорно вел надпоручика от прозы жизни к высшим материям, которые должны были подействовать на Станека, хочет он того или нет. Он ткнул ему в грудь пальцем, словно изгоняя из его сердца злость на Вокроуглицкого.
— Не случись той неприятности, ты б никогда не узнал, как твои служаки преданы тебе. — Он опять ткнул ему в грудь. — Без тебя, говорят, они никуда. Ты должен прыгать до неба от радости.
Станек нетерпеливо слушал Рабаса. А тот старался вовсю:
— Вот тут и проявилась еще одна сторона проклятого фронта. Ведь что бывает в мирной жизни? Стоит одному кинуть в тебя камень, как тут же найдутся еще желающие, и бывает, что добьют.
Станек задумался над рассуждениями Рабаса и забыл о Вокроуглицком.
Но Рабас все хорошо помнил. Он отвлекал Станека то на то, то на другое.
— А что поделывает твоя красавица? Не будь это ты, Ирка, я бы приволокнулся за ней.
В темноте Станек не видел выражения лица Рабаса.
— Я бы не удивился, ведь ты такой ловелас, — раздумчиво проговорил Станек.
Голос Рабаса был настойчив:
— А разве для тебя это прелестное создание не радость?
Станек уже не помнил о тенях и призраках, которые испортили ему ту встречу с Яной. В душе осталось только что-то очень хорошее.
Самозваный собутыльник становился в тягость. Станек ответил раздраженно:
— Нет.
Рабас почувствовал, что надпоручик ускользает от него.
— Но это непростительная ошибка, Ирка! Неужели ты в этом так мало смыслишь? А то смотри, моя Ружена за семью горами, и кто знает, есть ли она еще у меня. Может, ты переведешь эту девочку ко мне?
— Ишь чего захотел!
Рабас рассмеялся и решил сменить тему, увести Станека от Яны:
— Освободители родины! Уж никогда мы не будем испытывать более возвышенных чувств, чем здесь. Здесь, на войне!
Станек слушал, слушал… И вдруг ударил ладонью по столу так, что все на нем подскочило.
— Хватит! Ты что, изображаешь проводника по солдатскому сословию? Очки миража — на нос? На морду — узда? А напоследок еще смирительную рубашку?
— Ее в «Лабириптс» Коменского[14] не было, — замялся Рабас.
— Это ты меня таскаешь по лабиринту, — распалялся Станек, — чтобы я не нашел дороги к этому прохвосту Вокроуглицкому, потому что он тебе нужен. Расписываешь «прелести» фронта, чтоб охладить мою голову! Не охладишь!
Влетел Леош:
— Пан майор! — Завесил окна одеялами и назад.
— Не охладишь! — орал Станек. — Я ему покажу!..
Вошел майор Давид. Леош нес за ним, словно дароносицу, зажженную керосиновую лампу. Рабас, только теперь понявший, что он не добавил Станеку ни грамма благоразумия, призвал майора на помощь:
— Иди сюда, Владимир, иди! Вот стул, вот стопка.
Майор без всякого предисловия сказал Станеку:
— Нарушитель объявился.
Станек напрягся.
— Значит, все-таки палачом быть придется?
— Почему?
— Бегство усугубляет вину Махата.
— И смягчает, — улыбнулся майор. — При определении меры наказания вы должны учесть, что это он вывел нас на след немецкого полковника.
— Махат? — удивился Станек.
— О чем вы тут спорили? — поинтересовался майор.
— О Вокроуглицком, пан майор, — сказал надпоручик. — При определении наказания Махату я учту также, пан майор, что он подстрекал Махата, что он основной виновник, и привлеку его к ответственности!
Рабас вопросительно посмотрел на майора. На фитиле лампы образовался нагар, пламя дрожало и чадило. Майор прикрутил фитиль.
— Подстрекатель, говорите, но ведь это лишь домыслы.
— Это не домыслы, — вмешался Рабас. — Вокроуглицкий признался мне и Иржи. Только рассказывал-то он Махату о том, что случилось с ним в Англии.
— Но зачем он ему это рассказал? Сознательно! Со злым умыслом! — перебил Станек. — Дал ему инструкции. Галирж не знал, как со мной рассчитаться за «Андромеду», выручил помощник…
— Это не так. — У Рабаса от волнения прерывался голос. — Вокроуглицкий не способен на низкую месть. Он хороший товарищ. И ты сам, Иржи, говорил, что он тебе нравится…
— Я в нем ошибся. Что один, что другой, из-за уплывшей награды готовы любого подвести под монастырь, — в гневе чернил Станек Галиржа и Вокроуглицкого. — Это два сообщающихся сосуда, и я рассчитаюсь с ними обоими!
Майор положил вытянутые руки на стол.
— Хотите открыто заявить об этом, основываясь только на подозрении? Склока между командирами?! Вы это хотите преподнести полковнику Свободе? — Он посмотрел на Станека так, что тот невольно встал. — Никаких распрей! Вы можете себе представить, что бы произошло? — Майор закончил: — Я желаю, пан надпоручик, чтоб вы помирились с капитаном Галиржем и поручиком Вокроуглицкий!
Станек смотрел не на майора, а куда-то в сторону. Помедлив, выдавил:
— Слушаюсь!
— Это приказ, — выразительно подчеркнул майор. — А что вы намерены делать с Махатом?
— Сначала пусть ему вылечат руку, — начал Станек медленно, словно взвешивая каждое слово. — А как поправится, откомандирую его, скажем, к Карелу как телефониста…
— Давай его, давай! — нетерпеливо проговорил Рабас, хотя Станек только еще спрашивал согласия майора.
— Тогда в выборе наказания я все-таки был не согласен с четаржем Калашем… — сказал майор.
— С этим Махатом, друзья мои, чем дальше, тем интереснее, — развеселился Рабас — У него, пожалуй, больше защитников, чем обвинителей. И самые ярые — Ирка и Вокроуглицкий. Ну, конечно, конечно, — говорил он, обращаясь главным образом к Станеку. — Вокроуглицкий-то говорил с ним с глазу на глаз, без свидетелей, и признался только потому, чтобы твой и, надеюсь, вскоре и мой Махат не попал в штрафную роту. — Рабас впервые от всего сердца искренне рассмеялся: — Так что вы, сами того не ведая, дружно тянули за один канат.
Кровь прилила к лицу Станека. Что было бы, если б Махат, защищая себя, выдал Вокроуглицкого? «Было б плохо. Сказали бы, нападает на одного офицера, теперь кидается на другого. Да, это так, Вокроуглицкий мог без опасений обо всем умолчать, несмотря на то, что здесь такие сообщения из Англии появились уже раньше. Он отдался в мои руки только ради Махата. А я? Я?»
