— А, ты еще здесь?
— Ну, конечно. Что с тобой? Помнишь, о чем мы говорили? Помнишь, ты простил Оту?
— Да, — сказал Станек. — Но этого мало, остается…
— Что еще ты хочешь? — заторопился Галирж.
Станек притянул Галиржа к себе.
— Ты!.. Джони!.. Этот полковник… Ну и кутерьма будет, Джони… — Станек говорил тихо и задумчиво: — Что я должен был… сделано. Но я должен больше… чем должен…
Голос в порядке, но о чем он говорит? Галирж не стал переспрашивать. Станек резким движением протянул ему руку.
— Вот моя рука, Джони. Порядок, мы снова вместе.
Галирж благодарно пожал ему руку.
— Мы всегда будем друзьями, добрыми друзьями, Ирка. До самой смерти… — Заметил, как при последнем слове щека Станека слегка дрогнула.
21
Бригада вдруг получила приказ передислоцироваться в Васильково. Ожидалось, что сюда прибудет верховный главнокомандующий президент Бенеш, прилетевший специальным самолетом в Москву и подписавший там договор о дружбе и сотрудничестве с Советским Союзом. Точная дата визита пока не была известна.
На фронте продолжались ожесточенные бои. Но бригада очутилась в оазисе тишины. Днем она готовилась к торжественному смотру, вечером — концерты, лекции, кинофильмы. Это была почти мирная гарнизонная жизнь.
По мостику через речку перебирался джип. Яна увидела, что в нем сидит Иржи, он возвращался со строевых занятий. Она побежала ему навстречу. Джип остановился, из него выскочил Станек:
— Давно ждешь?
Она ждала почти час, но сказала:
— Нет.
Они пошли по берегу речки. Голый ольшаник сплетался над поверхностью воды в готический свод, в бесконечную галерею.
У Яны дежурство в девять утра. У Иржи, она знала, свободное время до одиннадцати вечера, потом он тоже будет дома, нельзя отлучаться от телефона. У них масса времени: после обеда, целый вечер и, вероятно, часть ночи.
Она показала на сплетенные ветки:
— У нас в саду тоже была беседка, но не из ольшаника, а из яблонь. И от беседки к дому шла уложенная плитками дорожка.
Улыбнулась ему. На губах застыл невысказанный вопрос: а куда мы придем по этой дорожке?
Он остановился у большого дерева, прислонился к стволу, притянул Яну к себе.
Над их головами скрипел, раскачиваясь на ветру, надломленный сук. Вверх, вниз, вверх, вниз. Он боялся, что это напомнит Яне о превратностях войны: радость, горе, радость, горе.
— Слышишь? — сказал он веселым голосом. — Качели. Как у нас на праздник. Только оркестра не хватает…
Едва слышные раскаты канонады долетали сюда из бесконечной дали, а порывистый ветер относил их еще дальше.
— Тебе не холодно?
Она озябла. Но сказала:
— Нет.
Он не поверил. Вел дальше, согревая ее руки в своих.
На одном дереве в ветвях — большие гнезда. Они подошли ближе — посмотреть. Не гнезда, это были пучки омелы. Созревшие ягоды белели среди листьев.
Яна сказала:
— Я видела омелу только позолоченную. Мама всегда доставала ее к рождеству. Приносит счастье… — Тепло ладоней Станека согревало холодную руку Яны. — Где мы будем на это рождество? Вдруг останемся здесь до рождества и придем сюда за омелой?
Он взглянул на дерево. Ольха, пьющая живительную влагу речки, подняла омелу, казалось, к самому небу.
— Слишком высоко, — проговорил Станек.
Яна была счастлива. Ее рука в руке Иржи. Она ладонью погладила его ладонь.
День кончался. Холодное солнце зашло. Они пошли в город.
Показались первые раскиданные тут и там хаты, словно выбежавшие из города в поле и на луг. Холодный ветер гулял по пустым, необработанным полям.
Хаты приближались. Из печных труб вместе с дымом летели искры, кружась над крышами, как рои светлячков. Хаты обещали тепло. Манили. Яна и Станек шли все медленнее, все неувереннее. Все крепче, все покорнее прижималась к Станеку Яна.
Он локтем толкнул калитку. Она спросила:
— Где мы?
— Здесь я живу.
Он вел ее через палисадник. Говорил быстро и тихо.
— Я приготовлю чай. Ты вся закоченела…
Вошли. Он снял с нее шинель. Усадил за стол. А сам принялся за чай. Нашел сахар.
Леош пришел спросить, может ли он пойти в кино. Разумеется. Затопали сапоги. Дверь хаты весело стукнула. Потом стукнула калитка, словно кто-то хлопнул в ладоши.
Станек принес флягу с дневной порцией водки. Пайковый ужин разделил на две части. Одну положил на тарелку и протянул Яне:
— Ну, маленькая, не заставляй себя упрашивать.
— Маленькая, согрейся, кушай! Маленькая? Я уже давно не маленькая!
Улыбнулся:
— Как же не маленькая? Ты моя маленькая! И жизни еще боишься.
— Жизни боюсь, ты прав… Пять лет у меня нет дома, пять лет кочую с места на место, чего я только не перевидела! Боюсь жизни, это правда. Маленькая? Нет, Иржи! Потому и боюсь, что уже многое видела, многое потеряла. — Она грустно посмотрела на него: — Не такой я представляла свою жизнь. Я всегда о чем-то мечтала. Мечтала после окончания школы поглядеть мир. Это исполнилось даже раньше. Я увидела мир, но какой? — Она посмотрела на завешенные окна: — Я не хочу этой слепой жизни! Она пугает меня. Лучше бы я умерла…
— Не говори так, Яна. Мне не нравится, когда ты такая.
— Я не была такой — это потом пришло.
— Ничего не говори! Я все знаю.
— Я несчастна.
— У тебя разве нет тут никого, кто вместе с тобой несет твой груз?
— Папа?
Он слегка улыбался:
— Ты никого не знаешь, кто любит тебя сильнее, чем он?
Голос ее вдруг окреп:
— Мне надоели все мои страхи! Хочу немного радости. Могу я этого хотеть?
Он знал, почему она спрашивает. «Я третий. Я на очереди. Что нее мне руководствоваться ее страхами, а не своей любовью?» Он подошел к ней.
— Теперь я — твой мир, а ты — мой. Так говорят влюбленные уже тысячи лет. Согласись, они правы. — Он обвел нетерпеливым взглядом ее лицо, ища согласия. Губы. Глаза. Опять губы. Не дожидаясь, ответил за нее — Ты так хочешь, правда, хочешь?
— Я хочу того, что хочешь ты.
В перерыве между частями Леош вышел из кинотеатра. Достал из кармана кусок газеты, свернул самокрутку. Фильм был о любви. Леош думал о нем и вспоминал деревню, где высшая справедливость дала ему возможность вкусить любовного наслаждения с Мици. Он со смаком затягивался и мечтал: война кончится, мой первый маршрут — к Мици. Бычок уже обжигал пальцы, он бросил его в грязь. Затоптал.
— Боже мой, — спохватился он.
Побежал назад в кинотеатр, на свет. Поспешно ощупал карманы. Неужели он свернул цигарку из листочка, где Мици написала свой адрес?! Он вытаскивал из карманов свое барахло: нож, пуговицы, копейки, вывернул все карманы — листочка с адресом не было.
Он вошел в зал. Печаль всей своей тяжестью придавила его к стулу.
В комнате уже не появлялось ни теней павших, ни теней живых. Здесь был только Иржи, и еще Яне казалось, что вокруг разливается яркий свет — невидимый, но яркий. Война одарила ее этим удивительным светом, озарением, но Яна забыла о войне.
Он почувствовал тепло ее дыхания:
— Иржи.
— Ты моя… — и умолк, целуя ее, не отрывая губ.
На улице пошел снег. Снежники падали беззвучно. Большая, тяжелая сразу же прилипала к маленькой и сливалась с ней. Они кружились, опускаясь все ниже и ниже.
— Почему это не произошло раньше? — вздохнул Станек.
Только своими самыми прекрасными минутами человек хотел бы наполнить все грядущие дни и все минувшие. Многие годы вперед и многие годы назад наполнить ими. Не знать, когда они начались, не знать, когда кончатся.
— Но теперь так будет всегда, — сказал он.
К югу от Василькова грохотали орудия. Их грохот долетал сквозь падающий снег к самому домику, барабанил в окна.
— Когда мы будем дома, Иржи? Через год? Через два?
— Год? Два? И думать нечего! Скоро конец войне, очень скоро. Я сегодня был на допросе пленного полковника. — Он совсем иначе повернул его слова: — Германия вся разбита, сожжена. Союзники ежедневно бомбят ее, всюду развалины, голод, саботаж, даже их собственные офицеры теряют надежду на победу. — Вспомнил о предсказаниях полковника: вы тоже, бог свидетель, уже не увидите Прагу, и закончил упрямо: — Скоро мы увидим Прагу, поверь мне!
Снежинка за снежинкой, городок обрастал ими, словно белым мехом. Они падают в безветренной тишине — воздушные песочные часы. Много секунд, много минут, несравнимо более богатых здесь, на фронте, чем там, в мирной жизни.
— Любишь меня?
— Люблю, люблю…
В затемнении появилась светлая щель. Утро. Не хотели расставаться. Только мысль: вечером будут опять вместе, примирила их с утром. Они сняли светомаскировку. Белым-бело. Не видно никаких дорог. С яблони за окном осыпались комочки снега, оставляя на белом меху ямки. Предатель-снег!
