я в этом вашем лесу заблужусь, а посмотреть бы хотелось. Сможете выделить сопровождающего?
– Хорошо. – Панин переглянулся с Красовским. – Распоряжусь, чтобы вас проводили.
– Буду премного благодарен.
– Чагин! – крикнул полковник. Молчаливый ротмистр возник на пороге. – Прикажите одному из юнкеров сопроводить господина Корсакова к могиле Авалова.
– Будет сделано! – Чагин развернулся на каблуках и направился к выходу. Корсаков последовал за ним, краем уха услышав тихий смешок Красовского:
– Коля, ты на мундир-то свой посмотри! Куда пуговку дел? Ух тебе Ваня бы всыпал!
– Как? Где? – вскинулся Панин, разглядывая китель. – Действительно! Вот холера!
Владимир вышел из кабинета следом за дежурным офицером, сопровождаемый дружелюбным хихиканьем доктора. В холле он столкнулся с юнкерами, одетыми в теплую униформу. Подростки переминались с ноги на ногу у входных дверей. Корсаков вопросительно взглянул на ротмистра. Оказалось, что с десяти часов юнкерам было предоставлено свободное время с условием вернуться к вечерней службе – Панин ожидал отца Василия, училищного священника. Молодежь с радостью готовилась отправиться в город. Вокруг них суетился Белов, собирая подписи за выдачу парадных шашек.
– Ваше благородие, разрешите обратиться, – выступил вперед Зернов.
– Слушаю, – кивнул ротмистр.
– Юнкер Свойский изъявил желание остаться, дабы исправить упущения в занятиях верховой ездой, – отрапортовал «майор».
По лицу Свойского было видно, что он такого желания не изъявлял. Это была месть Зернова за ослушание в гербовом зале.
– Господин Свойский, это так? – уточнил Чагин.
– Так точно, ваше благородие! – без лишнего энтузиазма подтвердил юнкер.
– В таком случае в полдень жду в конюшне, – ротмистр покосился на Владимира. – По окончании занятий проводите господина Корсакова до могилы юнкера Авалова.
– Будет исполнено! – понуро согласился Свойский. Остальные юнкера, хихикая и шушукаясь, оставили его. В парадных двубортных шинелях из черного меха с эполетами и высоких шапках с султаном из белого конского волоса они выглядели слегка несуразно – вчерашние дети, играющие в офицеров.
– Вашбродь, оставьте росчерк, будьте любезны, – обратился к ротмистру Белов. – За лошадку с санями.
Чагин не глядя подмахнул документ, кивком попрощался с каптенармусом и Корсаковым и удалился к себе в дежурку. Свойский понуро поплелся на второй этаж по правой лестнице.
– Зря они так, – грустно проводил его взглядом вахмистр.
– Не одобряете? – поинтересовался Владимир.
– А чего ж там одобрять? Сам кадетом был. Знаете, как эта традиция называется?
– Да, цук.
– Угу. Не все выдерживают. Свойский-то – не жеребенок, а дрессируют, как животину. Притом ребята, которым полагается быть его друзьями. А они вместо этого танцуют под дудку второгодника. Майор, тоже мне!
С лестницы донесся мелодичный звон башенных часов. Белов спохватился:
– Батюшки, это уже половина, что ли? Простите покорно, Владимир Николаевич, служба!
Корсакова тянуло потратить время с пользой и залезть-таки в генеральский флигель, но на улице был слишком солнечный зимний день, а дверь в дом, как назло, отлично просматривалась из учебного корпуса. Перед Владимиром встал вопрос, мучивший еще Чернышевского, – «что делать?». К его счастью, в холл вышел пребывающий в приподнятом настроении Красовский.
– А, Владимир Николаевич, вы еще здесь? Не будет ли у вас желания отведать чудесного дара новоаквитанских виноградников в моей компании?
– Это вы про коньяк, Алексей Осипович? От таких предложений не принято отказываться.
Комната Красовского располагалась в хозяйственном корпусе сразу у входа. В отличие от спартанского жилища полковника, доктор жил крайне уютно. По стенам были развешаны фотографии и дагеротипы, на полочке у окна ютились всевозможные безделушки, в основном – с Кавказа.
– Воспитанники училища присылают, – проследил за взглядом Корсакова врач. – Не забывают старика!
– А это ваша супруга? – уточнил Владимир, разглядывая единственный нефотографический портрет. На нем неизвестный художник изобразил юную красавицу с мечтательным взглядом.
– Нет, – коротко ответил врач. – Сестра. Она умерла.
В его голосе Корсакову почудилась едва заметная капелька затаенной злобы, но продолжать доктор не стал.
– Простите, Алексей Осипович.
– Будет вам… Это было давно.
Врач неловко улыбнулся, демонстрируя, что тема закрыта и зла на собеседника он не держит. Толстячок извлек из тумбочки коньяк и два бокала, артистично разместив их на столе.
– Николай Сергеевич компанией особенно не балует, – пожаловался Красовский. – Сегодня только, в виде исключения, под Рождество.
– Странно, я видел его утром, и он показался мне слегка раздраженным.
– Да? Где это вы столкнулись?
– Не то чтобы столкнулись. Он выходил из генеральского флигеля…
– Неужели? – Доктор попытался переспросить небрежно, но Корсакову показалось, что в его голосе мелькнула нотка беспокойства. – Ну, он, верно, по своим, начальственным, делам. Все училище теперь на нем…
Красовский замолчал, уставившись на пустые рюмки. Владимир испугался, что маленький врач сейчас замкнется в себе, поэтому спросил:
– Скучно вам тут?
– Нет-нет, что вы! – опомнившись, замахал рукой доктор. – Наоборот. Мне очень нравится здесь трудиться. Увы, хоть я и был военврачом, причем, осмелюсь заметить, не последним, шум битв и стоны раненых все же не по мне. Тихий быт в училище куда приятнее. К тому же Богдан составляет компанию. Вахмистр Белов. Он живет в соседней комнате. Замечательный молодой человек! Ну, за что выпьем?
В привычки Корсакова не входило распитие коньяка в одиннадцать утра, но доктор, похоже, скучал и был настроен поговорить. Упускать такой шанс узнать побольше об училище и его обитателях было нельзя. Поэтому Владимир прилежно присоединился к первому тосту за училище.
– Николай Сергеевич сказал, что вы с ним знакомы еще с юнкерства, – закинул пробную удочку Корсаков после нескольких минут отвлеченной беседы.
– О да! Мы же оба дмитриевцы. Из этих самых стен выпустились! Он, я, покойный Сердецкий и… Впрочем, неважно.
– Значит, нравы «зверей» и «корнетов» хорошо знаете?
– Конечно! Славные были времена, скучаю по ним. Нет дружбы крепче, чем дружба выпускников военного училища. Традиции связывают. Мы даже вписали свои имена в историю корнетства!
– Как это?
– Ну, как же! У каждого училища есть своя книга, передаваемая из поколения в поколение среди воспитанников. Зовется сей труд «Звериадой». Книга Дмитриевского училища начата в 1827 году, представьте себе! Каждый курс вносит в нее свои достижения, курьезы, чаяния. Не знаю, где книга хранится сейчас – юнкера держат это в тайне, конечно же. Но если посмотреть записи за сорок первый и сорок второй годы, то вы найдете там имена Сердецкого, Красовского, Панина…
Он оборвал ностальгическую речь на полуслове, как будто в списке должна была идти еще одна фамилия, которую доктор не хотел произносить. Владимир понял, что задать вопрос напрямую значит насторожить Красовского, поэтому сделал вид, что не обратил внимания на эту оговорку.
– А как же «цук»? – вместо этого спросил он. – Думаю, о нем у вас менее восторженные воспоминания?
– Вы гражданский, Владимир Николаевич, простите покорнейше, вам не
