кадетский корпус для малолетних сирот. После упразднения корпуса переведен в Первый кадетский, как «подающий надежды». Его успехи, видимо, были действительно выдающимися, потому что Белов начал службу кавалеристом гвардейского корпуса. Дослужился до вахмистра – высшего унтер-офицерского чина, помогая командиру эскадрона. Был ранен в Русско-турецкой, с 1879-го стал каптенармусом Дмитриевского училища. Мог ли он пересечься с Чагиным во время войны с османами, и если да – то что их объединяло?
Больше всего связей было между Красовским, Паниным и покойным Сердецким. Они были неразлучны с середины 1840-х. Когда Сердецкий получил свой собственный полк, за ним сразу же последовали оба его друга. Во время Дунайской кампании Иван Павлович отличился в сражениях с турками и даже был произведен впоследствии в генералы, но уже очень скоро его карьера по неизвестным причинам замедлилась. В 1865 году Сердецкого назначили начальником училища, где он со товарищи и провел следующие 15 лет. В заметках Нораева нашлась приписка, что генерал отметился чем-то предосудительным во время Крымской войны. Доказательств не нашлось, со временем история подзабылась, но подозрения остались, поэтому чин и хлебную должность Сердецкий в результате получил, но являлись они, скорее, почетной ссылкой. В действующую армию генерала не возвращали ни для подавления польского восстания, ни для недавней войны с турками.
Постольский потер уставшие глаза и еще раз обвел взглядом получившуюся схему. В ней очень четко вырисовывались три группы, не связанные между собой, – юнкера, офицеры и начальство. Это было похоже на мозаику, которой не хватает одного элемента. Павел встал и раздраженно прошелся по пустому помещению, разминая затекшие ноги и спину. Он еще раз взял с соседнего стола конверт, принесенный фельдъегерем, и тряхнул его в пустой надежде на чудо. И чудо произошло. Из конверта выскользнул и медленно спланировал в круг лампы лист бумаги, дотоле застрявший внутри. Не особо рассчитывая на удачу, Постольский пробежал его глазами.
Письмо было направлено на имя князя Горчакова, командующего войсками во время Дунайской кампании в 1853-м, от некой Натальи Шеляпиной. По мере чтения глаза Постольского расширялись все больше и больше. Все были здесь: Сердецкий, Панин, Красовский. Взгляд Постольского метался от строки к строке, перескакивая со слова на слово: «заговор», «саботаж», «кражи», «мой собственный брат». Новая связь. И новая причина, по которой кто-то может желать генералу смерти. И не только ему. Постольский схватил свою шинель и бросился из комнаты в поисках служащего, который бы мог подсказать ему, где находится ближайший телеграф.
XIII
24 декабря 1880 года, вечер, Дмитриевское военное училище, Москва
Погода стремительно ухудшалась и вокруг славной военной школы. В коридорах училища царил холод и гуляли сквозняки. Из-за плотных стекол слышался дикий свист вьюги, а из окон виднелась лишь белая круговерть. Но не от этого похолодела спина и застыли все жилы Корсакова, стоящего в дверях квартиры полковника.
Только благодаря лохмотьям, сохранившим следы полковничьих регалий, в окровавленной фигуре на полу кабинета можно было признать командира эскадрона Панина. В реальности нанесенные ему травмы выглядели куда страшнее, чем в сухом описании осмотра места преступления. Корсаков подавил позыв тошноты.
Самым страшным было то, что полковник еще был жив. Его грудь часто, но слабо вздымалась. На губах пузырилась кровь. Рядом с ним на колени припал доктор Красовский. Чагин остановился за дверью и встал на страже.
– Как он? – только и смог спросить Владимир.
– Боюсь, с такими ранами не живут, – горестно заключил Красовский. – Я могу лишь попытаться облегчить его страдания.
Панин захрипел. Корсаков, подавляя желание отвернуться, опустился рядом с полковником. Тот искал глазами кого-то, явно не различая склонившихся над ним людей. Наконец его взгляд сфокусировался на Красовском.
– Леша… Это он… – тихо прохрипел полковник. Каждое слово причиняло ему дикую боль, но военный продолжил: – Он… вернулся… за… нами…
Усилием воли он поднял дрожащую окровавленную руку. Владимир аккуратно накрыл ее своими ладонями. Перед глазами встал образ офицера, того самого, четвертого, с дагеротипа в кабинете Сердецкого.
Он стоял в бежевой форме уланского майора посреди окруженной осенними деревьями поляны в лесу, утопающем в утреннем тумане. Затем Корсакова словно отбросило назад – он летел сквозь строй солдат, каждый из которых вздымал и опускал хлесткие пруты, рассекая воздух. Полет Владимира закончился резкой остановкой на другом конце солдатского ряда. Майор в бежевой шинели исчез вдали – и вдруг он с неправильной, нечеловеческой скоростью оказался перед Владимиром. Форма его начала рваться и расходиться по швам, обнажая кожу, на которой проступали кровавые полосы. Плоть сползала с него лоскутами, оставляя лишь красное мясо. Нетронутыми оставались только глаза. Но они выражали не боль. В глазах казненного офицера плескалась кошмарная, обжигающая, разрывающая душу ненависть.
Корсаков выпустил руку Панина, оборвав видение, и отпрянул, чуть не повалив гостевой стул. Панин еще раз со свистом втянул воздух и затих окончательно.
– Алексей Осипович, – хрипло обратился он к Красовскому. – Кажется, нам нужно поговорить.
Корсаков наказал Чагину закрыть дверь и никого не пускать. Владимир понимал, что затея эта бессмысленная – в училище остались только испуганные юнкера в своей спальне, ротмистр, Красовский, Белов и он сам. Кто может заглянуть в комнату полковника? Кто вообще захочет это сделать, зная, что там лежит?
Вместе с Красовским он переместился в гербовый зал. Украшенное к Рождеству помещение с елью по центру сейчас выглядело издевательски празднично.
– Это вы нашли Панина? – спросил Корсаков.
– Да, – подтвердил врач. – Я попросил Белова приглядеть за Свойским в лазарете и пошел к полковнику.
– Зачем?
– Спросить, остается ли в силе праздничная служба. Вы сами видите, какая там вьюга. Я опасался, что отец Василий до нас не доберется.
– Значит, Белов и Свойский остались у вас… А где был Чагин?
– У себя, в дежурке. Я позвал его, когда обнаружил Николая Сергеевича.
– А местонахождение юнкеров могу подтвердить я, – кивнул Корсаков. – Значит, пока что мы не знаем, где находился и что делал наш дорогой ротмистр…
– Неужели вы подозреваете… – начал доктор.
– Алексей Осипович, убиты начальник училища и его заместитель. Простите, но мне сложно поверить в то, что неизвестный злоумышленник дважды проник к вам извне. Боюсь, что убийца сейчас здесь, в этом училище, и находился тут с самого начала.
– О господи… – прошептал полненький врач.
– Позвольте вопрос: кто такой этот «он», о котором говорил Панин? Откуда он вернулся?
– Неважно. Это невозможно. Просто бред умирающего.
– Алексей Осипович, – Корсаков подошел вплотную к Красовскому и навис над ним. – Я видел фотографию в кабинете генерала. Два человека с нее уже погибли. Легко предположить, кто должен стать третьей жертвой, ne s’est
