понять, насколько он важен для воспитания будущих офицеров. – Доктор пригубил коньяк и довольно рассмеялся: – К тому же какой сейчас «цук»? Так, шалости! Вот в наше время…
И Красовский ударился в пространную лекцию о своих школьных годах. Как корнеты-второгодники катались на спинах «сугубых вандалов», стегая их плетками. Как заставляли первогодок стоять зимними ночами под открытыми форточками и докладывать, чем пахнет с улицы. Как отправляли «зверей» в путешествие из Петербурга в Москву – заставляли высчитывать время и расстояние, пройденное поездом, и рапортовать о прибытии на каждую станцию. Владимир слушал, находя подобное отношение к учащимся унизительным, но Красовский, судя по всему, вспоминал о юнкерских годах с ностальгией и умилением. В результате за пару часов в компании доктора Корсаков не узнал ничего полезного, но, по крайней мере, лучше представлял, что творится в головах офицеров и воспитанников. Что касается головы самого Владимира, то она гудела от коньяка, поэтому он почел за лучшее перебраться в свою комнату и задремать.
Свойский постучал в его дверь, когда на улице уже начало смеркаться.
– Владимир Николаевич, мне приказано показать вам могилу Авалова, – переминаясь с ноги на ногу, сказал он. – Это из-за нашего рассказа?
– Нет, просто любопытствую, – беззаботно ответил Корсаков. – Она далеко?
– Не очень. Летом можно было бы пройти напрямки, но сейчас там все завалено снегом, придется в обход. Полегче будет.
Даже маршрут «полегче» оказался для Корсакова и юнкера почти испытанием. Снег валил почти неделю, поэтому тропинку, на которую рассчитывал Свойский, совсем занесло. Юноша несколько раз предлагал повернуть назад, но Владимир был непреклонен. В запущенном парке быстро темнело – солнце давно скрылось за верхушками деревьев. На ложбину, через которую пытались пройти молодые люди, опустился синеватый зимний полумрак. Вскоре он грозил вообще укрыть все непроглядной тьмой. Корсаков уже даже был близок к тому, чтобы послушать юнкера и повернуть назад.
Могила открылась внезапно. Лес, практически сомкнувший вокруг них свои изломанные ветви, отступил. Не успевшее окончательно потемнеть зимнее небо освещало берег пруда последними отблесками дня.
Место последнего упокоения юнкера Авалова было окружено черной чугунной оградой, достававшей Корсакову до пояса. Могила выглядела почти занесенной снегом, отчего торчащие из-под белого наста острые пики казались зубами готового закрыться капкана. Над могилой возвышался черный четырехгранный обелиск с золотыми буквами: «Он умер за Царя и Отечество. Александр Ан. Авалов, 1834–1854». Летним днем монумент, возможно, выглядел бы скромно и живописно, но в зимних сумерках смотрелся откровенно зловеще. Кругом установилась звенящая тишина – стих ветер, ни звука не раздавалось из чащи леса, в который превратился старый парк. Корсаков сделал шаг к могиле. Хруст снега под ногой показался оглушающим.
– Владимир Николаевич, – раздался испуганный шепот Свойского. – Давайте уйдем. Пожалуйста.
– Да, сейчас, – рассеянно ответил Корсаков, подойдя вплотную к ограде.
– Смотрите, совсем стемнело! – не унимался юнкер. – Нам будет сложно вернуться обратно!
– Я же сказал, сейчас пойдем, – отрезал Корсаков. Он протянул руку, нерешительно помедлил несколько мгновений, а затем приложил ладонь к обелиску.
Тишину разорвало истошное конское ржание.
Владимир отпрянул от могилы, натолкнувшись на Свойского. Бедный юнкер упал в снег и отполз на несколько шагов назад.
Ржание повторилось. В маленькой лощине у пруда было невозможно определить, откуда идет звук, – казалось, что он окружает их.
– Это он… – дрожащим голосом пропищал Свойский.
– Кто? – переспросил Корсаков, настороженно озираясь.
– Призрачный юнкер! – еле выговорил юноша.
Ржание раздалось в третий раз. За ним последовал топот копыт. Казалось, от него вздрагивает сама земля. Владимир продолжал оглядываться, пытаясь понять, откуда приближается неведомый всадник. На мгновение ему показалось, что сейчас разверзнется земля и сам Авалов выскочит из могилы верхом на истлевшем костяном коне. Но движение мелькнуло не со стороны могилы, а в лесу. Что-то белое неслось среди деревьев на опушке, приближаясь к ним.
– Мамочки! – истошно завопил Свойский и бросился обратно в лощину.
Из леса вылетел жуткий всадник. Белая масть коня ярко выделялась на фоне черного леса, но на месте, где должна была оказаться голова скакуна, зияла темная пустота.
Как и у седока – над парадным мундиром тоже ничего не было.
Безголовый наездник на безголовом коне.
Кошмарный всадник скакал прямо на Корсакова, подняв над собой кавалерийскую саблю. В последний миг Владимир бросился в сторону, избежав столкновения с наездником. Конь и его безголовый седок промчались мимо, оглашая округу низким жутким хохотом.
XI
24 декабря 1880 года, вечер, Дмитриевское военное училище, Москва
Юнкеру Зернову потребовалось почти полчаса, чтобы проскакать вокруг парка. Он описал длинный крюк и остановился на опушке недалеко от конюшен за хозяйственным корпусом. «Майор» внимательно озирался, пытаясь понять, не увидит ли его кто. Наконец он громко ухнул, подражая ночной сове. Из конюшен раздалось ответное уханье, затем ворота отворились. Их придерживали Капьев и Макаров. Зернов спешился и, ведя лошадь под уздцы, быстро пересек открытое пространство от опушки до конюшен. Другие юнкера споро закрыли ворота. Их разбирал хохот, но Зернов строго приказал:
– Отставить! – Он хлопнул коня по крупу. – Помыть Верного и в эскадрон!
Действительно, и морда скакуна, и голова самого юнкера были измазаны черной сажей, из-за чего Зернов внешне напоминал карикатуру на африканца, разве что в крайне дурном вкусе. Младшие юнкера принялись оттирать коня. «Майор» сунул голову в бадью с водой, стуча зубами от холода, тщательно смыл сажу и насухо вытерся принесенным полотенцем. Саблю он предусмотрительно спрятал в глубине конюшни, под стогами сена.
– За мной! Ни звука! – приказал он. Юнкера выбрались из конюшни и снова дали крюк по опушке леса, стараясь никому не попасться на глаза. Они вынырнули из-за деревьев с другой стороны от главного корпуса. В неприметном закутке у дороги их ждали сани с закутавшимся в покрывало от холода Карповым на козлах.
– Ну как? – стуча зубами, спросил возница.
– Вставили клистир сугубому! – довольно объявил Зернов. – Возвращаемся. И помните, ни слова, пока не вернемся в эскадрон! Никто не должен догадаться, что мы вернулись раньше! Там сейчас наверняка переполох стоит!
Погода стремительно ухудшалась – снег летел почти параллельно земле из-за диких порывов ветра. Юнкера подъехали к парадному входу, зашли в главный корпус и, выстроившись в ряд, отрапортовали Чагину о своем возвращении. К удивлению юнкеров, тот воспринял их возвращение абсолютно спокойно. Зернов, нарушив собственный приказ, даже осмелился полюбопытствовать:
– В наше отсутствие ничего не произошло?
– Нет, господа, – ответил дежурный офицер. – А что, должно было?
– Никак нет! – поспешно ответил Зернов. Юнкера проследовали на второй этаж («майор» – по левой лестнице, остальные – по правой). Они вошли в эскадронное помещение – сначала в «курилку», отделяющую комнаты
